Похождения видов. Вампироноги, паукохвосты и другие переходные формы в эволюции животных - Андрей Юрьевич Журавлёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Устрицы и гребешки ведут свое начало с пермского периода, но добились успеха, если считать признаками такового крупные размеры и большое разнообразие, в кайнозойскую эру (рис. 18.20–18.22). Причем к успеху они двигались в совершенно противоположных направлениях: гребешки стали самыми непоседливыми двустворками, научившись перемещаться в воде, а устрицы навсегда, с момента осаждения на дно личинки, прикипали к одному месту. Исходными для обеих групп были свободно лежащие на грунте формы, но к середине триасового периода устрицы начали обживать чужие подвижные раковины (например, аммонитов), а в меловом периоде стали образовывать плотные поселения на скалах, подобные тем, что можно увидеть и сейчас. Важной особенностью устриц стала мобильность мантии – органа, выделяющего раковину: в отличие от многих других двустворок их мантия может секретировать слои в любых направлениях (а не в строго заданных). В итоге раковины красивыми не получаются, зато могут принимать произвольную форму, без чего в тесных поселениях не выжить. Кроме того, по глубоким продольным складкам раковины мантия быстро скользит, словно по рельсам, что позволяет решать самые разные задачи. Скажем, устрицы конбостреи (Konbostrea) оказались в начале позднемеловой эпохи у западного побережья Тихого океана, на месте Японии и Сахалина, где их буквально заваливали осадки. Конбостреи стали очень быстро расти в сторону брюшного края, развернутого вверх, пренебрегая любыми другими направлениями, и превратились в подобие конбо (японского холодного оружия) метровой длины (рис. 18.21). А на что еще могут быть похожи японские устрицы?
В пермском периоде двустворки проникли в пресные водоемы (намного раньше улиток, освоившихся там только ближе к концу мезозойской эры). В триасовом они начали встраиваться в экосистемы черных и белых курильщиков, где подобно кольчецам обзавелись особыми клетками – бактериоцитами и перешли к тесному сожительству с хемосимбиотическими бактериями, облепившими их жабры. В сообществах курильщиков обосновались представители солемиид (Solemyida), тиазирид (Thyasiridae), везикомиид (Vesycoimyidae) и некоторых других семейств. В столь непростой обстановке живет и самая длинная (1,5 м) двустворка современности – куфус (Kuphus), когда-то попавшая туда вместе с затонувшей древесиной. Родственники куфуса – корабельные черви (Teredinidae), которые сверлят древесину, включая сваи причалов (в прошлом они представляли опасность для деревянного флота, поскольку за год могли превратить в труху до 60 % облюбованного ими объекта). Эти двустворчатые моллюски совершенно утратили внешнее сходство со своими родственниками: у них похожая на бур трубчатая раковина и длинное тело, практически лишенное кишечника (рис. 18.23). Зато в теле поселились бактерии, способные превращать практически неразложимую целлюлозу в легко усваиваемые сахара. Благодаря этому новшеству терединиды забурились в плавучую древесину уже в меловом периоде, а может и раньше (в юрском плавнике есть только ходы, а в меловом – и раковины). Куфус в начале кайнозойской эры частично «заменил» ксилотрофных бактерий на серных и освоил новые местообитания. Получается, что все двустворчатые исполины настоящего и, видимо, прошлого достигли своего величия лишь с помощью симбиоза.
Две другие группы моллюсков – ростроконхи (Rostroconchia; от лат. rostrum – носик и греч. κοχλοσ – раковина) и скафоподы (Scaphopoda; от греч. σκαϕευσ – копальщик, πουσ – нога) остались менее заметными, чем их брюхоногие и двустворчатые собратья. У ростроконхов вообще все в прошлом: они появились в конце кембрийского периода и исчезли в конце пермского (500–255 млн лет назад), не дотянув даже до пермско-триасового рубежа, чтобы умереть вместе со всеми. Их предки легко просматриваются среди гельционеллоидов, поскольку ростроконхи сохранили протоконх в виде колпачка, который по мере развития организма разрастался в двухстворчатую раковину. Вот только створки у нее так до конца никогда и не разъединялись, а, наоборот, срастались еще и вдоль брюшного края, образуя замкнутое пространство. Задняя часть раковины вытягивалась в трубчатый ростр, на передней возникала уходящая внутрь пластина, к которой, видимо, крепился мускул, втягивавший ногу (рис. 18.24). Мускулов – замыкателей створок не было, или они исчезли за ненадобностью: створки и так все время сомкнутые. Жили ростроконхи в песчаном или илистом грунте, выставляя оттуда свой ростр, куда, возможно, выходил сифон.
Можно было бы забыть о ростроконхах совсем, если бы они не являлись кандидатами в предки еще одной группы зарывающихся моллюсков – скафопод, или лопатоногих. Раковина последних имеет вид слабо изогнутой сужающейся трубки и более всего напоминает чей-нибудь пустой клык (рис. 18.25). (Бывает, что даже специалисты их путают, а один из отрядов этих моллюсков так и называется Dentaliida; от лат. dens – зуб.) Если из ростроконхов выбрать форму с длинным ростром и удлиненными створками, то это почти скафопода (рис. 16.1.25–26, 18.24). Вот только протоконхи у них не похожи и расположены совсем в разных местах раковины, поэтому роль прародителей им не подходит. Появились лопатоногие в ордовикском периоде (470 млн лет назад). Тогда море наполнилось амебами в раковинах – фораминиферами. Кто-то должен был их есть. Этим и занялись скафоподы, приобретя давящие зубы.
А теперь о самых необычных, самых умных и самых пугающих моллюсках – головоногих (рис. 18.26). Напугать они действительно могут до смерти, но сделает это не гигантский осьминог (достаточно дружелюбный), кальмар (ему у поверхности моря, где мы любим плескаться, делать нечего) или даже кракен (существо мифическое, вот пусть героями сказок и питается). Сделает это забавный и симпатичный малыш – синекольчатый осьминог (Hapalochlaena), которого каждый норовит взять на руки потискать, а затем получает укус в палец почти незаметными челюстями и отправляется на свидание к кракену еще до прибытия реанимационной бригады. (Антидота все равно нет, и спасет только аппарат искусственной вентиляции легких.) Смерть в зубах белой акулы, можно сказать, даже почетна, а в клювике «игрушечного» осьминога…
