Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

Савина, чокаясь со много после моих слов о значении критики в деле ее развития, развития ее таланта, сказала мне: — «Если б вы не ругали меня так, я бы не сделалась такой артисткой». Искренне ли она это сказала или нет, — бог ее знает. Но в этом правда есть. Я всегда говорил о ней то, что думал. Я старался верно передать свое впечатление от ее игры.

В 1880 году было заявлено желание поставить первому актеру Волкову памятник в Ярославле. Тогда не разрешили. Теперь Кривенко представил, и государь согласился.

Просятся в наш театр Горев и Читау. Кн. Волконский сокращает бюджет. Горев мне никогда не нравился. Савина рекомендовала дать дебют Недведской: — «Она — истинное дарование, но мурласта». Я с ней познакомился. Действительно, некрасива. Это вдова Коровякова (горбуна).

Амфитеатров говорил о пьесе «Королева Наталия». Шутка. Ждут королеву Наталию, а приезжает акушерка Наталья Королева. Буфонаду на этом можно построить.

Говорил с Репиным. Он пишет «Искушение Христа». — «У меня желания выше средств», — сказал он. — Хвалил талант своего сына, художника.

Кн. Голицын (Муравлин) просил поставить его «Бабу».

— «Как вы не воспользуетесь такими артистами, как Далматов и Холмский, которые будут превосходны в главных ролях. Вы знаете, пьеса не моя, роман только мой».

— «Знаю, князь, знаю. Но достаточно и того, что я поставил одну плохую вашу вещь — «Сумбулов»… Этот господин, пишущий кое-где драматическую критику, а в государственном совете неизвестно что, очевидно, хочет пользоваться своим положением. Печать его не выругает, императорский театр не возьмет его вещей, и вот он всякую дрянь свою преподносит мне. Тайные советники и князья идут походом со своими пьесами, собирают в театр всех министров и чиновников, и я принужден всю их дрянь ставить.

22 февраля.

Вел. кн. Петр Николаевич взял 5 милл. руб. за основание «Феникса». Акции были вздуты до 700 руб., а теперь продаются по 50 р.

Витте в одном заседания комитета министров сказал: — «До чего мы дожили — великие князья становятся во главе дутых предприятий».

Дело было так. Являются к Ковалевскому два великих князя —  один из них был Александр Михаилович — и просят его утвердить устав предприятия. (Хохол рассыльный, весь дрожа, объявил Ковалевскому, что пришли два великих князя в его рабочий кабинет в министерстве). Ковалевский посмотрел и стал спрашивать о подробностях: — «Вам известны, конечно, законы. Предполагается ли выпускать облигации и акции?» Великие князья смотрят друг на друга и, очевидно, не понимают, о чем с ними говорят. Им обещали большие деньги, но недостаточно объяснили формальную сторону дела. Капитал в 5 милл.

— «А скажите, если в публике будет известно, что в этом деле мы принимаем участие, как это будет принято?»

— «Я думаю, смело можно сказать, что предприятие удвоит свой капитал при продаже акций».

— «Вот видишь», — сказал вел. князь другому, — «я говорил тебе, что капитал будет удвоен».

Очевидно, они торговались и продешевили.

Ковалевский сказал, что сам ничего не может сделать, и повел их к министру финансов особыми переходами. Но они подошли почти к кабинету Витте и оттуда вдруг улизнули.

Через два дня от Ермолова предложение (дело было горячее), что такая-то комиссия, в виду ее полезности и солидности, заслуживает полного внимания. Вел. князьям, очевидно, сказали, что, если в министерстве финансов они встретят затруднения, то обратились бы к Ермолову. Витте тут и провалил их.

Братья Толь, сыновья одной важной дамы у императрицы-матери, образовали дутое предприятие в Лондоне и прислали удостоверение, что три миллиона внесены в Лондонский банк, и просят, чтобы акции котировали на петроградской бирже. Они явились к Ковалевскому с рекомендательными письмами от важных дам, которые говорили, что императрица просит за них. Ковалевский говорил им, что акции допускаются на бирже только тогда, когда предприятие заявит о своей деятельности, представит первый отчет, напр., и т. д. Бр. Толь указывали на императрицу, которая, таким образом, поддерживала мошенничество, ничего в этом деле не понимая, а просто по доброте души. Ковалевский отказал и просил их адресоваться к Витте. Витте посоветовал Ковалевскому не отказывать прямо, в виду таких ходатайств, а потребовать от них кое-каких подробностей, которых они не представят, конечно.

Проходит несколько дней. Один из Толей является к Ковалевскому с ходатайством о займе у казны 2 1/2 миллионов.

— «У вас есть какой-нибудь залог, какая-нибудь собственность?»

— «Есть старое судно, за которое мы заплатили 25 тыс. руб».

— «Так как же можно дать 2 1/2 миллиона под залог старого судна?»

— «А ведь датчанину дали 2 миллиона».

Действительно, дали, благодаря все матушке-императрице. Какой-то датчанин явился в Петербург, начал предприятие с грошовыми средствами и разорился. Уехал на родину, дождался императрицы, припал к ее стопам, и она собственноручным письмом просила своего сына Николая II дать эти 2 миллиона. Он надписал: «дать,» и дали.

— «Однако — сказал Ковалевский, — «мы с вами — оба сановника, оба служим государству, как же мы на него смотрим, если станем ходатайствовать о таких займах?»

Одной фрейлине матушка-императрица обещала заплатить ее долги в 400 тысяч руб., разумеется, на счет казны. С ее письмом эта дама явилась к императрице. Витте видит, делать нечего, стал торговаться с дамой и выторговал у нее 150 тыс., т.-е. дал всего 250 тыс. руб.

Императрица не пускала к себе Витте целых полтора года, узнав об этом поступке.

У нас все подобные вещи проходят шито и крыто. Следовало бы написать комедию и все это выставить, а чтоб она прошла, перенести дело во Францию, при Луи-Филиппе, и написать, что комедия — переводная. К сожалению, наши литераторы ничего этого не знают. Хорошо зная цензуру, такой комуфлет решительно можно было бы провести.

Слышал, что Куропаткина назначают на Кавказ, а на его место варшавского князя. Куропаткин никак не может поладить с великими князьями. Великое это горе — великие князья! Только мошенники уживаются с ними, потому что дают им наживаться.

24 февраля.

Во время бенефиса Кшесинской («Матильда», «Малечка») великий князь угощал за сценой шампанским. Отец ее говорил лакеям, чтоб они откладывали бутылки и отнесли к нему. Кто-то заметил ему что-то неприятное. — «Я буду жаловаться высшей театральной администрации». — «Директору театра?» — «Нет, не директору, не министру, а государю-императору!».