Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

24 апреля.

Письмо к князю Шаховскому о придирках полицейской цензуры. Клейгельс рассердился на «Новое Время» за его заметки о полиции и предложил приставу запретить объявления. Он это и сделал.

1 мая, 3 ч. утра.

Сейчас уехала от меня кн. Барятинская (Яворская). Она приехала в 12 часов. Сегодня был суд чести между ее мужем и князем Ухтомским.

Сей последний сказал, что «Северный Курьер», основался для того, чтобы возвратить симпатии молодежи «Новому Времени». Каким надо быть идиотом, чтобы это сделать! Каким образом симпатии молодежи, которые мог привлечь к себе «Северный Курьер», могли очутиться на «Новом Времени», — никто понять не мог бы. Он прибавил, что ему известно, что Буренин три месяца редактировал «Северный Курьер», и что я послал своего метранпажа в ту типографию, где «Северный Курьер» печатается. Мало этого: он сказал, что сам кн. Барятинский все это ему говорил. — «Вы наглый лжец!» — воскликнул кн. Барятинский. Но того это не проняло. Он говорил 1 1/2 часа и сказал, между прочим, что кн. Барятинский не имел права обличать высший свет, ведущий развратную жизнь, потому что сам он ведет развратную жизнь, а жена его ходит в тысячных туалетах. В течение сорока лет моей журнальной жизни ничего подобного не слыхал. Это такая скверная гадина, — этот князь Ухтомский. Как лжец и доносчик, он достаточно выказался. Доверие к нему он употреблял во зло. Говорили, что с армян он взял крупную взятку, когда царь посылал его к ним для собирания «верных сведений» об этом «верном народе». Он доносил на Сигму печатно и устно. Он играл роль либерала, будучи глубоким предателем. Кн. Барятинский, очевидно, в суде потерялся. Следовало дать пощечину князю Ухтомскому или, по меньшей мере, назвать его подлецом. Он объяснялся, очевидно, слабо, да и жена говорила, что он «немного потерялся», хотя она его и «заряжала». В прошлом году мне рассказывали о его предках, один из которых при Екатерине II скупал крепостных, как скот, перепродавал их. Отец его был у какого-то великого князя адъютантом: и заставил его казначея уплатить сто или полтораста тысяч, сказав, что эту сумму велел великий князь уплатить. Это был самый бессовестный аферист. Говорят, он судился со своими любовницами, от которых имел детей и которым не платил денег. Но вид у него такой искренний, вид искреннего глупца или искреннего нахала.

Любопытно, что осенью образовался союз между «Спб. Ведомостями», «Северным Курьером» и «Сыном Отечества». Союзники вместе обедали и начертывали планы битв с «Новым Временем». Это мне сказала Яворская. А я ей сказал, что князья в журналистику не внесли ничего, кроме гадостей, начиная с князя Мещерского. Леля помнит, что в «Гражданине» являлись статьи против молодежи, и студенчество говорило, что эти статьи были написаны Ухтомским. Кн. Мещерский много мог бы порассказать о своем любимце.

Прошлой осенью говорили, что я дал денег кн. Барятинскому для того, чтоб погубить «Россию». Это имело еще хоть какой-нибудь смысл. Но я все-таки не настолько идиот, чтоб мог думать, что Амфитеатрова мог одолеть кн. Барятинский, да и, вообще, такой образ действий был бы образом действий глупца, который совсем потерялся.

Не воображал я, чтоб был возможен такой случай в журналистике да еще княжеской. Ухтомский говорил еще, что Арабажин говорил ему будто бы, что он считает князя Барятинского ничтожеством и презирает его. И все это в глаза.

Гей видит в этом поступке Ухтомского желание погубить меня, выставив меня Маккиавелем, издающим две газеты противоположного направления. Он говорил еще, что сооружение этого броненосца «Северного Курьера» я предпринял с тою целью, чтобы погубить «Спб. Ведомости точно они сами себя давно не погубили.

4 мая.

Встретил в магазине П. И. Вейнберга. Кн. Ухтомский, по его словам, проиграет дело. Удивлялся огромному числу дел в суде чести. Кн. Барятинский первый раз судится о своей чести. Вейнберг был у Барятинских, когда депутация молодежи приходила к ним свидетельствовать свою симпатию. Говорилось о «свисте бича», который раздался из «Северного Курьера» и который искоренит все зло. Говорил технолог. Было все так поддельно, что он ушел.

15 мая.

12-го, в пятницу, выехал в Москву. 13-го, в субботу, провел с Чеховым. Он мне телеграфировал в Петербург, что приехал в Москву. Целый день с ним. Встретились хорошо и хорошо, задушевно провели день. Я ему много рассказывал. Он смеялся. Говорил о продаже им сочинений Марксу. У него осталось всего 25 тысяч руб. — «Не мешает ли вам то что вы продали свои сочинения?» — «Конечно, мешает. Не хочется писать». — «Надо бы выкупить», — говорил я ему. — «Года два надо подождать, — говорил он, — я к своей собственности отношусь довольно равнодушно». Ездили на кладбище. Пошли на могилу его отца. Долго искали. Наконец, я нашел. Потом поехали в Данилов, где могила Гоголя. Видели, что на камне кем-то нацарапанные надписи, точно мухи напакостили. Любят люди пакостить своими именами. Он проводил меня на железную дорогу. Он поправился. Зимой было всего одно кровохарканье, и то маленькое. О Горьком говорили. «Он идеальный человек. Но жаль, что он пьянствует. Он женат и ребенок есть». Об его «Мужичке» сказал, что это бездарно. Он слишком много пишет. Я с Чеховым чувствую себя превосходно. Я на 26 лет старше его. Познакомились мы с ним в 1886 году. — «Я тогда был молод», — сказал я. — «А все-таки на 26 лет и тогда были старше».

18 мая.

Скучно. Чувствую себя нездоровым. Спина болит, точно перерезывают ножом. Сегодня управляющий говорит: «надо продать пять самых старых лошадей». Их продали за 90 руб. Мне их было очень жаль и жаль теперь. Здесь их кормили, там, быть может, кормить будут хуже, а других, пожалуй, убьют, чтоб содрать шкуру. Я даже подумал: явятся мне во сне эти лошади и скажут: «Эх, Алексей Сергеевич, не хорошо, брат! Разорим мы что ли тебя?» Действительно так. Куда мне быть хозяином. Совсем не гожусь.

Читал сегодня и вчера о Пушкине. Много справедливого в ст. №№ в «Вестнике Европы» (вероятно, Анненкова) об издании Ефремова. П. Ал-ч очень милый человек и очень знающий, но к Анненкову он относился и доселе относится, как к врагу. А «Материалы» его и все то, что писал он о Пушкине, очень интересно.

19 мая.

Сидел и сочинял в стихах разговор между Потемкиным и Екатериной.

25 мая.

Эти дни работал над Руссо. Переводы Руссо плохи. У Кончаловского в «Новой Элоизе» bucheron — дровосек принят за собственное имя, Бюшерона и проч.

29 мая.

Очень тоскливо в дурную погоду здесь сидеть. Герцен справедливо говорит, что города нас избаловали и обрезали крылья. — Тепло, уютно, сидим за полицией, за церковью, за администрацией, сильные правом собственности и комфорта.