Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

подарком». Продолжались и полигамные браки. Среднеазиатские чиновники и члены партии были не более склонны идти на уступки, чем остальные. Власти затягивали дело, когда женщины пытались добиться развода. Они отказывались организовывать помощь, в которой больше всего нуждались женщины, пытавшиеся порвать с традицией: предприятия, где они могли бы найти работу; кредиты и семена для женских ферм; школы, учителей и книги для тех, кто хотел получить образование; клубы, где женщины могли бы встречаться друг с другом. Хотя Москва и Женотдел бросили все силы на кампанию по мобилизации среднеазиатских женщин, местные чиновники делали все возможное, чтобы саботировать эти меры. В результате женщин, откликнувшиеся на призывы партии, — в большинстве из социально маргинальных групп, например вдов или сирот, — часто ждала безработица, бездомность и нищета. Зимой 1928–1929 годов начались массовые голодные бунты: мусульманки требовали хлеба и работы.

Опасаясь окончательно оттолкнуть среднеазиатские элиты и испугавшись волны насилия, правительство в 1929 году отказалось от агрессивных методов. Не отступая от своих первоначальных целей, вместо открытой атаки партия приняла менее радикальный, более постепенный подход к изменению местных обычаев и семейных ценностей. Найере Тохиди говорит о негласной сделке, «неписаном уговоре», оставившем в неприкосновенности господство мужчины-мусульманина над его личной собственностью, то есть над женщинами и семьей — не только в Средней Азии, но и в Азербайджане[255]. В Азербайджане эта договоренность была достигнута после упразднения Женотдела в 1930 году и закрытия азербайджанских женских клубов в 1933 году, после чего «женский вопрос» был оставлен на усмотрение местной или национальной мужской элиты.

Рис. 20. Таджикская женщина открывает лицо

Тем не менее работа по вовлечению женщин в общественную жизнь и трансформации их публичного образа продолжалась. В конце 1920-х годов советские власти активизировали меры по повышению крайне низкого уровня грамотности среднеазиатских женщин. Начальное образование стало обязательным. Доля девочек среди учащихся начальной школы выросла примерно с 33 % в конце 1920-х годов до 48 % к 1940 году. Хотя начальную школу оканчивало гораздо меньше девочек, чем мальчиков, и девочки гораздо чаще бросали учебу или пропускали уроки из-за давления семьи, все же эти цифры свидетельствуют о значительном прогрессе. К концу 1930-х годов некоторые женщины начали получать высшее образование и профессиональную подготовку, особенно в области права, медицины, преподавания и науки. Советские школы прививали своим ученикам новый набор ценностей, побуждая их учиться, заниматься физкультурой и спортом, участвовать в публичных мероприятиях. В 1991 году, когда распался Советский Союз, уровень грамотности женщин Средней Азии был примерно таким же, как у их сверстниц в других странах, а их число в высших учебных заведениях превосходило число мужчин. В Азербайджане женщины также составляли около 46 % всех специалистов.

Давление с целью ввести в обиход другие советские стандарты также продолжалось. В конце 1920-х годов иметь жену, не носящую чадру, или быть женщиной без чадры стало признаком лояльности для членов партии в среднеазиатских республиках. Кампания по проверке, проводившаяся в 1928–1929 годах, была направлена на выявление всех членов партии, чьи семейные обычаи не соответствовали большевистским стандартам. Таких именовали «классово чуждыми» и считали плохим примером для соотечественников. В 1929 году высокопоставленный большевистский чиновник в своей речи риторически вопрошал, можно ли считать человека достойным звания коммуниста, если он запирает свою жену дома, держит ее под паранджой и не пускает на собрание[256]. Многие мужчины, не соответствовавшие этим стандартам, подвергались выговорам, публичным унижениям, исключению из партии и даже тюремному заключению. В Средней Азии террор середины 1930-х годов приобрел отчетливый гендерный оттенок. Среди обвинений в нелояльности, направленных против членов партии, бытовые преступления, то есть требование к женам закрывать лицо и противодействие женскому освобождению, занимали центральное место. Таким образом, продолжающееся сопротивление трансформации гендерного порядка не только политизировалось, но и становилось главным направлением атаки на так называемых врагов народа.

В Постановлении Коммунистической партии Узбекистана от 1939 года говорилось, что организация борьбы за ликвидацию феодально-крепостнических пережитков по отношению к женщинам является частью обострения классовой борьбы[257]. Террор середины 1930-х годов подавил почти всякое открытое сопротивление советской политике. К концу десятилетия полностью покрытая женщина в городах Средней Азии стала редкостью, хотя в селах Ферганской долины и, вероятно, в других местах женщины продолжали скрывать тело и лицо даже в 1980-е годы.

Продолжались и менее радикальные меры по «цивилизации» мусульманских народов. Помимо программ ликвидации безграмотности, мер по искоренению традиционных брачных обычаев и привлечению женщин к работе, Советы сосредоточили внимание на материнской роли. Стремясь покончить с традиционными обычаями, приводившими к чрезвычайно высоким показателям как младенческой, так и материнской смертности, они пытались изменить традиционную женскую культуру и привлечь женщин на сторону государства. Эти меры были особенно важны в Казахстане, где коренные жители были кочевыми или полукочевыми скотоводами. Хотя казахские женщины не носили чадру, не жили в изоляции и, по некоторым дореволюционным сведениям, пользовались необычайно высоким статусом, Советы и их тоже считали угнетенными. Кампания началась в конце 1920-х годов. На специальных «женских вечерах» лекторы рассказывали женщинам, что казахские обычаи вредны для здоровья, и старались внушить доверие к западной медицине. Врачи избрали местных повитух и целителей в качестве мишеней для злобных нападок, так же как это делали врачи в русской деревне. Советское правительство инициировало быстрое расширение системы женского здравоохранения в казахских областях — более быстрое, чем в российских. Однако эти меры принесли свои плоды только в конце 1930-х годов, когда Советы практически с нуля создали медицинскую инфраструктуру. Количество больничных и диспансерных коек для родовспоможения увеличилось с 202 в 1929 году до 14 782 в 1941 году. Все чаще казахские женщины рожали детей не в привычной домашней обстановке, а в больничных условиях. Число детских садов тоже увеличилось: с 495 в 1928 году до 7989 в 1938 году в городах и с 30 до 9000 в сельской местности[258]. Эти учреждения давали женщинам и детям реальную возможность получать медицинскую помощь в современной, а не традиционной среде. Воплощая в себе обещанное светлое и здоровое будущее, они убеждали женщин коренных народов в преимуществах западной медицины. Однако им не удалось достичь главной цели — подорвать веру в традиционные обычаи, продолжившие существовать наряду с современными, и обеспечить лояльность женщин к советскому режиму.

Тем не менее ко второй половине 1930-х годов советское правительство смогло одержать крупные победы в кампании по «освобождению» женщин-мусульманок. Квоты, предоставлявшие женщинам треть должностей в государственных и партийных учреждениях, обеспечивали им возможность играть роль в обществе. Правительство внушало