Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время Великой Отечественной войны в СССР, собственно говоря, не было тыла в строгом смысле этого слова — ни места, так или иначе не затронутого войной, ни простого человека, избежавшего мобилизации, страданий и потерь. Военные годы стали временем лишений для всех, кроме самых привилегированных партийных руководителей. В 1941 году правительство вновь ввело карточную систему. Размер обеспечения зависел от работы: максимальная норма — 1,2 килограмма хлеба в день — для рабочих тяжелой промышленности; дети и беременные женщины получали от 300 до 400 граммов — по сути, голодный паек. Мобилизация на работу в оборонной сфере могла даже означать улучшение питания для женщин, занимавших низко-статусные должности, например учительниц.
Во время войны моя семья наконец-то стала досыта наедаться, это не учительский паек — четыреста грамм хлеба на взрослого да по двести на детей. Там уже восемьсот граммов хлеба, рабочая карточка. На детей крупы там, и прочее, и прочее. Ну вот, голодали — что учительская зарплата? [Engel, Posadskaya-Vanderbeck 1998: 170].
Люди и в самом деле голодали почти все время. Только фронтовики и рабочие военной промышленности получали паек, достаточный для выживания. Остальным приходилось добывать себе пропитание, матери вынуждены были изобретать всевозможные способы прокормить своих детей. В первые годы войны советские граждане съедали примерно на две трети меньше продуктов, чем в 1940 году. Особенно суровой была жизнь зимой 1941–1942 года, когда зрелище мужчин и женщин, падающих замертво от голода на московских улицах, стало настолько обычным делом, что на это никто не обращал внимания.
Тяжелее всего пришлось, пожалуй, ленинградцам, в первую очередь женщинам и детям (всего их было около 400 тысяч), пережившим 900-дневную блокаду. Принимались меры для справедливого распределения скудных пайков (за исключением партийной элиты, которая все это время питалась прекрасно). Однако запасы быстро закончились. Не прошло и месяца с начала блокады, как Елена Кочина была уже не в состоянии прокормить своего голодного ребенка. В детской поликлинике девочка залпом выпивала весь свой стограммовый паек соевого молока, а потом с горьким плачем тянула руки к белым бутылочкам, тщетно крича: «Еще, еще, еще!»[264] Как и бесчисленное множество других ленинградских матерей, Кочина видела, что ее ребенок слабеет на глазах, что она уже не может ни стоять, ни даже сидеть, — а блокада все не кончалась. Другие дети остались одни, когда их родители умерли от голода. Двенадцатилетняя Таня Савичева описала в дневнике гибель своей семьи — дядей, бабушки и, наконец, матери. «Умерли все, — записала она. — Осталась одна Таня» [Tumarkin 1994: 70]. Но и Таня не дожила до конца войны. К тому времени, когда блокада была снята, около миллиона человек погибли под артиллерийскими обстрелами или умерли от голода и вызванных им болезней.
Война, тяжело отразившаяся на женщинах и детях, ударила по семьям и в других отношениях. Изнасилования на оккупированных территориях были обычным явлением. Под самыми надуманными предлогами немцы уничтожали иногда целые деревни, состоящие в основном из женщин, детей и стариков, поскольку мужчины ушли на войну. Выжившие после этой страшной трагедии могли впасть в глубокий сон. Можно было войти в избу и увидеть, что трое-четверо детей лежат на полу мертвые, почти вся деревня в огне, а мать этих детей крепко спит[265]. Семьи разлучались. Миллионы женщин и детей бежали от захватчиков пешком, без транспорта. Во время спешной эвакуации матери и дети легко могли потерять друг друга. Софья Павлова, коммунистка, эвакуированная поездом из Москвы отдельно от детей, целыми днями разыскивала их и нашла лишь случайно. «И вот я иду по путям, стучу в каждый вагон и спрашиваю… нет ли там моей семьи?» [Engel, Posadskaya-Vanderbeck 1998: 76]. За время войны около 25 миллионов человек остались без крова, их города и села были оккупированы, их дома сожжены дотла.
И конечно, бесконечное ожидание вестей: как держится Красная армия, жив ли еще кто-то из родных или друзей, оказавшихся на фронте или под нацистской оккупацией. Число жертв среди мирного населения достигало миллионов, и еще на миллионы ложилась тяжкая ноша горя.
Женщины на фронте
Во время Второй мировой войны сотни тысяч женщин взялись за оружие. Стремительность немецкого вторжения мгновенно превращала тыл в линию фронта. В 1941 году тысячи людей вступали в спешно формирующиеся отряды народного ополчения, которые пытались отбить немецкие войска. Когда же на занятых территориях устанавливалась немецкая власть и варварская жестокость немецкой оккупации становилась все очевиднее, еще десятки тысяч присоединялись к местным движениям сопротивления и партизанским отрядам. К 1944 году около 26 000 женщин, что составляло 9,3 % партизанских сил, участвовали в операциях в тылу врага. Другие, рискуя жизнью, распространяли листовки или организовывали подпольные ячейки и комитеты коммунистической партии. Для некоторых задач женщины оказались особенно подходящими: они пользовались большей свободой передвижения, чем мужчины, что было ценно для деятельности связных и разведчиков. Женщинам также лучше удавалось добывать лекарства, еду, боеприпасы и оружие для сил сопротивления. В случае провала женщин ждала та же кара, что и мужчин: пытки, а затем смерть или отправка в концлагерь.
Еще десятки тысяч женщин рвались на фронт. С первых дней войны они осаждали военкоматы. Вначале руководство не хотело брать женщин на боевые должности; их принимали лишь на традиционно женские роли. Потрескавшимися и кровоточащими от щелочи или грубого мыла руками женщины стирали грязную, окровавленную солдатскую одежду. Они же варили кашу и раздавали солдатам. Ожесточенные бои и огромные потери создали острую потребность в женщинах, владеющих медицинскими навыками. Правительство мобилизовало студенток медицинских институтов и организовало ускоренные курсы для подготовки врачей и медсестер на передовой. Большинство шло на эти курсы добровольно. Вера Малахова, призванная на службу сразу после окончания мединститута, вспоминала, что уход на фронт все считали своим долгом. 41 % врачей на фронте составляли женщины; женщинами были 43 % всех полевых хирургов, 43 % фельдшеров и 100 % медсестер[266].
Грань между боевыми и небоевыми силами часто стиралась. Вера Малахова, фронтовой врач, как и другие женщины, выполнявшие небоевые роли, имела собственное оружие и, по собственному утверждению, стреляла более метко, чем
