Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи - Иоахим фон Риббентроп

лет я прослужил в министерстве, и это первая награда, которую я получил!» Я еще в 1944 г. полностью прикрывал Гауса и его жену от всех нападок со стороны партии, которая неоднократно обращалась ко мне с требованием удалить его из министерства, и раз навсегда прекратил эти нападки, дав ему такую характеристику, какую заслуживает только близкий и самый лучший сотрудник. Эта характеристика должна находиться в его личном деле, хранящемся в Партийной канцелярии.

С Гаусом я обсуждал все вопросы большой политики. Каждая моя памятная записка фюреру обязательно просматривалась Гаусом, зачастую я устно обсуждал ее с ним, прежде чем продиктовать на машинку. Не было такой важной входящей или исходящей телеграммы, ни одной инструкции важного значения нашим зарубежным представителям, которую Гаус не видел бы, не обговаривал со мной, а часто и сам формулировал. Как до, так и во время войны Гаус принимал в качестве моего ближайшего сотрудника участие во всех внешнеполитических акциях и содействовал их проведению. В принципе я консультировался с ним даже раньше, чем со статс-секретарем. Когда по моему предложению фюрер дал ему ранг посла, я причислил его к старейшим послам министерства.

Гаусу известно о тех серьезных разногласиях, которые возникали у меня с Адольфом Гитлером в течение ряда лет. Он почти единственный хорошо знает, как я порой почти в отчаянии возвращался от Гитлера, поскольку все мои попытки добиться изменения политики в еврейском и церковном вопросах оставались безуспешными, а мои попытки во время войны побудить фюрера пойти на мирный зондаж тоже не имели никакого успеха. Только с одним Гаусом говорил я о таких расхождениях, в которые ни в коем случае нельзя было втягивать более широкие круги; разумеется, внешне я должен был из государственных соображений Демонстрировать иную позицию.

В 1942 г. я после серьезного спора с фюрером, вернувшись к себе, обрисовал Гаусу всю ситуацию. В ответ Гаус сказал мне, что сейчас, во время войны, уход министра иностранных дел в отставку — это катастрофа, которую я никоим образом не имею права устроить фюреру и стране.

То, что сегодня Гаус занимает столь жалкую позицию[165], о которой сообщили мне мои защитники после своей беседы с ним и которая полностью служит интересам Обвинения, — это самое печальное из всех моих печальных переживаний. Если он скажет правду, это будет лучше и для германского дела и для него самого.

Гендерсон и Уиано

В соответствии с моим представлением о государственных интересах я никогда не позволял того, чтобы во внешний мир проникал даже малейший намек на внутренние разногласия, дабы не поставить этим под угрозу желательные дипломатические решения. Это давало противнику возможность легко навесить на меня ярлык министра иностранных дел «жесткого курса» или даже приверженца «партии войны». Эта понятная с английской точки зрения пропаганда, к сожалению, оказывала свое воздействие и на те германские круги (думаю, даже на д-ра Геббельса[166]), которые из личных соображений охотно распространяли утверждение, будто я желал войны против Англии, потому что «в Лондоне со мной плохо обращались».

Во главе тех, кто оперирует такими фантастическими измышлениями личного характера насчет исторических фактов, стоит бывший британский посол в Берлине сэр Невилл Гендерсон со своей книгой «Провал одной миссии» («Failure of a Mission»), появившейся еще во время войны и уже тогда оказавшей немалое пропагандистское воздействие.

Хочу остановиться здесь на наиболее злостных извращениях и лживых утверждениях этой книги, ибо версия Гендерсона служит ныне одним из краеугольных камней тезиса о вине Германии за войну. Гендерсон утверждает, будто я проводил «своекорыстную политику» и давал фюреру во время польского кризиса «роковые советы». Под «роковыми советами» Гендерсон подразумевает то, что я якобы сказал фюреру: Англия на защиту Польши не выступит. Это главный тезис книги; тем самым он хочет доказать вину Гитлера, мою вину и вину Германии за войну.

Истина же противоположна, и она стала в данном случае очевидна для всего мира даже в результате Нюрнбергского процесса. Мне достаточно сослаться на документ ТС 75 (см. с. 93–99) о приостановке выступления германской армии 25 августа 1939 г. и указать на мои попытки оказать в те дни влияние на Гендерсона в духе примирительной позиции его правительства.

Примечательно, что нюрнбергское Обвинение отклонило распространенный на весь мир тезис Гендерсона о моем якобы ошибочном совете Гитлеру и в так называемом письме Трибунала, наоборот, утверждает: я знал о том, что Англия будет сражаться, и тем не менее ничего не сделал для ликвидации кризиса в августе 1939 г., что опять же давно документально опровергнуто.

Следует упомянуть и о другом утверждении Гендерсона, из которого особенно видны его клеветнические намерения. Гендерсон заявляет, будто я в 1937 г., будучи тогда германским послом в Лондоне, «интриговал» против посылки имперского министра иностранных дел фон Нейрата в качестве представителя германского правительства на коронацию [Георга VI]. На самом же деле все было наоборот. Именно я особенно энергично выступал за посылку фон Нейрата на эту церемонию в интересах улучшения германоанглийских отношений. Это сам Гитлер был против; только по моему настоянию он решил послать на коронацию в качестве своего специального представителя фельдмаршала Бломберга. Итальянцы же ввиду своих разногласий с Англией по испанскому вопросу послать представителя своего короля вообще отказались.

В качестве моей никогда не имевшей места «интриги» против г-на фон Нейрата Гендерсон указывает на то, что я будто бы опасался, что тот «вскроет» провал моей деятельности в качестве посла в Лондоне. Это утверждение в устах дипломата звучит почти по-детски. Моя миссия в Лондоне не могла привести к успеху, потому что британская политика, как это сегодня ясно каждому, была направлена против Германии. Если бы я рекомендовал Адольфу Гитлеру, учитывая интересы Англии, отказаться от усиления Германии, вот тогда бы я был в Лондоне persona gratissima[167], вот тогда бы мистер Гендерсон сам приветствовал бы меня вытянутой вверх рукой и стал моим другом. Но я представлял в Лондоне сильную Германию, желающую быть с Англией на равных, и потому против меня велась не только политическая, но и персональная борьба при помощи высосанных из пальца баек. С точки зрения английской пропаганды тезис о вине Германии за войну, может быть, логичен и понятен, но печально, когда это подкрепляют своей болтовней сами немцы.

Особенно нагло и бессмысленно гендерсоновское утверждение, будто неудача моей лондонской миссии уже гораздо раньше побудила фюрера отозвать меня, как только найдется подходящее для меня место! Гитлер якобы назначил меня министром иностранных дел только потому, что в Берлине