Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи - Иоахим фон Риббентроп

превосходство вражеской противолодочной обороны, трудности в организации сухопутных войск и сыгравшее роковую роль взаимопереплетение компетенций в отдельных командных органах. Без сомнения, сюда следует отнести также и, пожалуй, одну из ошибок нашей правительственной системы, состоявшую в том, что никогда не удавалось осуществить обмен мнениями в кругу имперского кабинета под председательством фюрера. Таким образом, решения принимались мозгом одного человека, зачастую без заслушивания мнения другой стороны.

В качестве особенно важной причины проигрыша войны должна быть названа и внутренняя оппозиция, которая все ощутимее возникала в высшем гражданском и военном руководстве по мере возрастания тяжести ведения войны. Сюда относятся и такие важные факторы, как, к примеру, начальник военной разведывательной службы (имеется в виду начальник абвера адмирал Канарис. — Перев.), а также начальник генерального штаба (уволенные Гитлером в отставку генерал-полковники Гальдер и Гудериан. — Перев.), министры, высокопоставленные государственные чиновники, генералы[158] и т. п.

Эта количественно даже и небольшая оппозиция оказывала столь роковое по своим последствиям воздействие потому, что отдельные ее приверженцы принадлежали к высшему руководству и занимали в рейхе ключевые позиции.

* * *

Еще всего за неделю до смерти фюрера я имел беседу с ним, в которой он охарактеризовал проблему люфтваффе как военную причину нашего поражения. Он, по его словам, вновь и вновь говорил об этом с Герингом, но Геринг никакой не специалист в технике, да и слишком мало разбирался в типах самолетов. Когда, например, было объявлено об американском четырехмоторном бомбардировщике [«Летающая крепость»], Геринг сказал ему: это именно тот тип самолета, который он так желал видеть на вооружении у врага, ибо его легче всего уничтожить. Он целыми часами спорил с Герингом о типах самолетов и высказывал ему свои совершенно расходившиеся с геринговскими взгляды, но тот со всей силой своей крупной личности отстаивал собственные убеждения, которым он, фюрер, как неспециалист, не мог противопоставить соответствующие доводы. Начиная с 1940 г. люфтваффе, по его мнению, больше серьезно не развивалась. Министерство авиации обюрократилось. Производство и типы выпускаемых самолетов определялись отнюдь не техническими и хозяйственными знаниями, и в результате развитие застопорилось.

Сам я на следующий день после имевшего тяжелые последствия воздушного налета на Гамбург в июле 1943 г. сказал фюреру: мы либо приведем «люфтваффе в порядок», либо войну проиграем. Но, к сожалению, в порядок люфтваффе так приведена и не была.

К еврейскому вопросу

С первого же момента моей принадлежности к НСДАП я пытался добиться пересмотра ее антисемитских принципов или по крайней мере эволюционного развития в еврейском вопросе посредством numerus clausus[159]. Я верил тогда в возможность осуществления моих ожиданий на возрастание терпимости к евреям.

Совершенно несомненно, что еврейская проблема существовала в Германии еще до 1933 г. Евреи приобрели значительное влияние во многих областях общественной жизни германской нации. Они занимали видное положение почти повсюду: в немецкой культуре, прессе, кино, театре, а особенно, разумеется, в экономической и финансовой жизни. Один известный франкфуртский еврей, многолетний друг нашей семьи, часто говорил мне тогда с большой тревогой об этом. Сам он считал, что поведение определенных немецких или иммигрировавших евреев рано или поздно приведет к крупным конфликтам.

После обнародования в сентябре 1935 г. [антисемитских] нюрнбергских законов я долго и подробно беседовал с фюрером по еврейскому вопросу. Я настойчиво обращал внимание Адольфа Гитлера (который после заключения германо-английского соглашения о флотах питал ко мне большое доверие) на отрицательные внешнеполитические последствия этих законов. Из его высказываний и сообщений у меня тогда сложилось впечатление, что в результате только что произведенного законодательного урегулирования процесс этот завершен и евреи — хотя и в значительно ограниченной мере — сохранят у нас вполне приличные возможности жизни и материальное положение. Дальнейшая позиция Гитлера, а также партийного руководства в общем и целом не казалась мне до 1936 г., т. е. до моего отъезда в Лондон, неблагоприятной для спокойного развития тенденции к толерантности.

По возвращении в Берлин в качестве министра иностранных дел в 1938 г. я обнаружил полностью изменившуюся ситуацию. Нюрнбергские законы вызвали сильную реакцию у еврейства во всех странах мира, особенно в США, и последствием этого стали острейшие нападки на национал-социалистическую Германию прежде всего в иностранной печати. Это в свою очередь побудило фюрера занять в еврейском вопросе гораздо более жесткую позицию. Так возник circilus vitious[160]!

В связи с убийством советника нашего посольства в Париже фон Рата евреем Грюншпаном в ноябре 1938 г. произошли известные эксцессы против евреев[161]. Как только я узнал о них, я сразу же отправился в Оберзальцберг. Я заявил Гитлеру, сколь серьезное воздействие такие незаконные антисемитские меры могут оказать на собственный народ, а также указал на неизбежные тяжелые политические последствия этих эксцессов. Во время беседы он со всей серьезностью сказал мне, что не всегда можно определять ход событий так, как хотелось бы, и что все будет снова введено в упорядоченные формы. У меня сложилось впечатление, что Гитлер и сам был ошеломлен масштабом этих событий и вызванной ими реакцией.

В течение зимы 1938/39 г. я несколько раз, однако безуспешно, говорил с фюрером о необходимости полного восстановления того положения, которое существовало до указанных эксцессов. Затем я представил ему план организации добровольного выезда евреев за границу с разрешением им вывезти часть своего имущества. Многие евреи тогда эмигрировали, хотя другие страны, особенно США, создали немецким евреям огромные трудности при иммиграции.

С началом войны противостояние национал-социалистической Германии и интернационального еврейства стало принимать в пропаганде обеих сторон все более острые формы. Установка Адольфа Гитлера сделалась еще более бескомпромиссной, и говорить с ним по еврейскому вопросу становилось все труднее. Несмотря на это, я в годы войны неоднократно указывал на большие внешнеполитические проигрыши от антиеврейской политики. Нс только США, но и правительства ряда нейтральных стран в своей пропаганде тоже создавали нам серьезные трудности из-за еврейского вопроса. Источником этих трудностей в большинстве случаев являлся англо-американский мир. Я постоянно разъяснял Гитлеру, что эта без надобности возникающая вражда мирового еврейства равнозначна вражде еще одной дополнительной великой державы.

Адольф Гитлер, напротив, все более приходил к убеждению, что мировое еврейство систематически готовило войну против Германии и в конечном счете ответственно за ее развязывание.

Он считал, что только англо-американское еврейство сорвало единение с Англией, к которому он стремился. Перед войной и после начала войны с Россией он придерживался мнения, что за коммунистической угрозой на Востоке тоже стоит интернациональное еврейство и что именно оно привело Сталина к намерению путем комбинированного нападения с Востока и Запада победить и большевизировать Германию.

Тем