Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи - Иоахим фон Риббентроп

Потеря министерством иностранных дел всего руководства восточной политикой неблагоприятно сказывалась в деловом отношении. В Восточном пространстве имелась политика министерства по делам восточных областей, которая, однако, не являлась единой: существовала и политика вермахта, и гиммлеровская политика, а также политика министерства пропаганды и т. п. и т. д. Таким образом, в итоге здесь вообще никакой политики не делалось.

(У Обвинения здесь, в Нюрнберге, свои собственные методы: так, донесения нашего связного при одной группе армий, д-ра Пфлайдерера, в которых тот в весьма критическом тоне информировал нас насчет административного управления на Востоке и которые побудили меня предпринять новые серьезные попытки включиться в дела там, представлены обвинением как уличающие министерство иностранных дел и меня лично документы.)

Я был вынужден ограничиваться эпизодическим вмешательством — например в вопрос об опознавательных знаках для русских военнопленных. Случайно я услышал о плане выжигать с этой целью русским военнопленным на руке клеймо с номером; это было, разумеется, совершенно недопустимо не только с точки зрения международной политики. По моему докладу фюрер не разрешил применения этой меры. В другой раз, когда речь зашла об открытии церквей в оккупированных областях, я имел только тот «успех», что в результате моего вмешательства Гитлер (как это уже имело место в 1938 г.) захотел забрать у министерства иностранных дел и дипломатические отношения с Ватиканом.

В этой связи интересна следующая запись моего мужа о г-не фон Папене. Мой муж пишет:

«В своей памятной записке Папен предложил новую церковную политику в Восточной Европе. Я доложил эту записку фюреру, но он ее отклонил. Папен всегда был патриотом и как таковой вновь предоставил себя в распоряжение правительства после 30 июня 1934 г., хотя национал-социалистом никогда не являлся. За свой католицизм Папен подвергался резким нападкам со стороны партии, а особенно Гиммлера, и, если бы я не распростер над ним охранительную длань, у него возникли бы серьезные трудности из-за его деятельности в духе «Католической акции». Сам же я в церковном вопросе, хотя бы уже по одним только внешнеполитическим причинам, занимал позицию позитивную и примирительную.

В свое время Папен по моему предложению был послан фюрером в Анкару. Его задание гласило: удержать Турцию от вступления в войну. Это задание он выполнил вопреки английской политике расширения войны. По возвращении из Анкары он по моей инициативе получил от фюрера Рыцарский крест к Кресту за военные заслуги и был очень счастлив.

В конце 1939 г. Папен предложил мне в качестве посредника для заключения мира одного голландского дипломата, некоего Виссера из Анкары. Я сообщил об этом фюреру со своим ходатайством и неоднократно обменивался с Папеном телеграммами для уточнения подробностей. Но фюрер повел себя по отношению ко мне отрицательно, ибо незадолго до того я убедил его, чтобы в речи, произнесенной им в рейхстаге в октябре 1939 г., еще раз протянуть Западу руку мира, а это привело только к тому, что она была отвергнута[151].

Затем Папен вернулся в Берлин, чтобы доложить непосредственно фюреру предложение Виссера, но успеха не имел».

Такова запись моего мужа насчет Франца фон Папена.

Весной 1942 г. между Адольфом Гитлером и мной возникла серьезная размолвка. Внешний повод для нашего конфликта был сначала совсем незначителен. В связи с представлением к награждению военными знаками отличия ряда сотрудников министерства иностранных дел, которые заслужили их, рискуя собственной жизнью, я просил права направить их наградные листы [начальнику штаба Верховного главнокомандования вермахта (ОКБ)] фельдмаршалу Кейтелю. Итак, речь снова шла о вопросе компетенции, на сей раз весьма второстепенном. Но обсуждение его становилось все более возбужденным с обеих сторон и вскоре распространилось и на другие проблемы; под конец оно затронуло наши противоположные взгляды по еврейскому вопросу, а также и прочим вопросам мировоззрения. Это переполнило чашу моего терпения: я в возбуждении потребовал своей отставки и получил на нее согласие.

Адольф Гитлер пришел при этом в такое сильное возбуждение, в каком я его еще никогда не видел. Когда я вознамерился выйти из кабинета, он в резких выражениях бросил мне упрек, что, постоянно противореча ему, я совершаю преступление, ибо этим подрываю его здоровье. Он выкрикнул это тяжкое обвинение с таким ожесточением, что оно глубоко потрясло меня и заставило в тот момент опасаться, как бы с ним не случилось какого-нибудь припадка. Я стал искать слова, которые могли бы его успокоить. Фюрер попросил меня больше никогда не требовать моей отставки, и я дал ему честное слово, что во время войны этого требования не повторю.

В те дни Гитлер находился под сильным впечатлением катастрофы первого отступления в России; на него продолжал действовать и полет Гесса со всеми его последствиями. Если так будет продолжаться и дальше, во всем мире может возникнуть впечатление, что внутри германского имперского правительства имеются тяжелейшие разногласия. Но я никоим образом не мог отвечать за такой серьезный урон ведению войны Германией. Мне никогда не забыть этой сцены, и я сказал тогда своим сотрудникам, что подам в отставку в тот самый день, как будет заключен мир. Конечно, что касается формы, в какой я выразил свою точку зрения, я зашел слишком далеко: например, возразил фюреру резким движением руки, но Гитлер стал вести себя столь диктаторски, что просто не выносил больше никакого противоречия себе. Тем не менее я не переставал высказывать ему свое мнение и постоянно пытался отстаивать собственные взгляды. Насчет памятных записок, которые я ему направлял, он однажды сказал: «Я их читаю, а выводы из них делаю сам».

Однако никаких конспиративных действий я против Адольфа Гитлера никогда не предпринимал и в деловых вопросах был всегда с ним лоялен, оставшись верным ему лично до конца.

Обширной памятной запиской зимой 1941/42 г. я попытался убедить Гитлера в необходимости созыва европейской конференции, на которой следовало констатировать и гарантировать самостоятельность и целостность государств Европы. В окончательном заключении мира с Францией, Бельгией, Голландией, Норвегией, Балканскими государствами и восстановленной Польшей я видел первую предпосылку, вероятно, все же возможного позже взаимопонимания с Англией. Контраргумент Гитлера против окончательного урегулирования состоял прежде всего в указании на еще существующее состояние войны, во время которого вопросы захваченных нами областей могли рассматриваться лишь с военной и стратегической точек зрения, а германским войскам находилось не только поддерживать внутренний порядок в этих областях, но и защищать их от нападений извне. Другим последствием этой установки Адольфа Гитлера было также то, что министерство иностранных дел в ходе развития военных