Сага о героях. В поисках Пророка. Том III - Макс Ридли Кроу

– Могу ли я узнать причину? – медленно проговорил Ивран.

Увы, он почти не знал отца, и мать потерял еще в детстве, но ему успели внушить, что человек повышает голос только тогда, когда не уверен в себе или в собеседнике. Люди говорят громче, если думают, что их не понимают, и кричат, если считают, будто их не слышат. Не следует наследнику древнего рода срываться на крик, а потому он говорил тихо и сдержанно, как всегда, хоть пальцы его сжались так, что костяшки побелели.

– Я знаю, как спасти Шраван, – ответил Фарис, – но не могу сделать этого самостоятельно. Мне либо не поверят, либо попытаются убить. В конце концов, для всех шраванцев я сармантиец, достойный только презрения. Но если так, тогда я предпочту быть рядом с человеком, который может и хочет изменить судьбу моей земли. Я готов защищать его любой ценой во имя Алмазных Песков.

– Любой ценой?! – воскликнула Китери. – Ты сейчас, глядя нам в глаза, говоришь, что готов умереть за чужого человека?

Ивран попытался успокоить ее, но она отмахнулась. Глаза ее горели, щеки порозовели.

– Я терпела, пока это было детской забавой. Это так мило, когда маленький ребенок с серьезным лицом твердит о куске земли, как о великом божестве! Но детство закончилось, и я не собираюсь продолжать эти игры. Оглянись! Нет никакого наследия Бхарани, я не вижу у тебя на лбу золотого венца, и вокруг нас не дворцовые палаты! Мы с отцом – вот все, что у тебя есть. И не для того мы столько лет выживали вопреки всему, чтобы сейчас позволить тебе умереть ради какой-то блажи!

Ивран поморщился. Он знал, что Китери говорит это сгоряча, что на самом деле относится к его предкам с почтением, которого те заслуживают, но такова уж была его супруга: она жила эмоциями, которые не всегда могла контролировать. Обычно ее гневные речи разбивались о скалы его спокойствия, не причиняя никому вреда. Но в этот раз пламя схлестнулось с пламенем. Фарис исподлобья глянул на мать:

– Разве ты бы могла сказать иначе? Для тех, кто покинул Сармантию умирать в агонии гражданской войны, любовь к своей земле – не более чем пустые слова, так же как честь, достоинство и долг.

Прежде чем Ивран успел предотвратить катастрофу, Китери замахнулась, и прозвенел звук хлесткой пощечины. Настала тишина, которую никто не хотел нарушать: ни Китери, досада в душе которой победила недавний гнев, ни Ивран, который вновь опустился в кресло, не глядя на сына и жену. Даже Фарис, на которого еще никогда не поднимали руку ни отец, ни мать, промолчал, только упрямо вздернул подбородок.

– Ты так веришь в этого Карама? – прерывая тишину, произнес Ивран. – Тебя ослепила его ложь, как и всех этих людей на площади. Но я думал, ты умнее других, и сумеешь разглядеть фальшь за поверхностным блеском. Он такой же падальщик, как и прочие наместники. Все, на что они способны, это копошиться в собственной грязи, пытаясь урвать кусок пожирнее. Ты хозяин империи, от берегов лазурного моря до бездонного океана, а собираешься прислуживать дорвавшемуся до власти простолюдину?

– Чем это хуже того, что делаешь ты, зарабатывая гроши за обучение пустоголовых детей купцов? – глаза Фариса сверкнули. – А что лично ты, отец, как наследник древнего рода, сделал для Шравана? Прятался в норе, ругая тех, кто распинает твою страну, и надеялся, что тебя никто не отыщет?

Ивран опасался, что Китери снова попытается ударить сына, но та вместо этого закрыла лицо руками. По вздрагивающим плечам нетрудно было понять, что она плачет.

– Я полагаю, ты взвешивал свои слова, – очень тихо проговорил Ивран, глядя в сторону. – Тебе придется научиться выживать самостоятельно. Я бы не хотел, чтобы мы с матерью были для тебя обузой, Фарис Альбирео. Если ты переступишь порог этого дома, чтобы отдать себя на службу Караму, я стану считать, будто у меня нет, и никогда не было сына. Но если захочешь вернуться, знай, что твоя семья всегда примет тебя, когда бы ты ни пришел.

Фарис внимательно посмотрел на отца, затем на мать и, обдумав услышанное, сказал:

– Хорошо.

Он не потратил много времени на сборы, взял с собой только недавно приобретенный сииф, пару штанов и сменную рубаху.

Прошел уже час с тех пор, как Фарис покинул дом, а Ивран и Китери все также сидели рядом, не глядя друг на друга.

– Здесь стало так тихо, – прошептала она, вытирая влажные от слез щеки. – Так пусто. Он мог не выходить из комнаты целыми днями, но мне было достаточно знать, что он рядом. Как ты мог позволить ему уйти?

Ивран горько усмехнулся:

– А как бы я мог его удержать?

Китери шмыгнула покрасневшим носом:

– Ты сам виноват, зачем вскружил ему голову?! Лучше бы он захотел стать моряком или торговцем… Телохранители живут так мало… Его могут убить. Моего котенка могут убить.

Ивран обнял ее за плечи, желая закрыть от всего прочего мира:

– Не забывай, ты говоришь о нашем сыне. Я думаю, он слишком упрям, чтобы умереть.

В шестнадцатый год века Змеи в Рамашандский ундан в поисках своей жертвы прибыл отряд наемников Голодных Теней. Предводителем у них был человек по имени Зефирус, что состоял на службе у сармантийской Королевы вот уже несколько лет и числился в рядах лучших. На этот раз его работа была простой, а оплачивалась щедро: наилучшее сочетание. Он уже год жил в Шраване, и потому время от времени перебивался легкими заказами, которые позволяли оплачивать счета, но не требовали личного одобрения Королевы. Он даже подумывал открыть собственную контору, что далобы ему возможность работать напрямую с крупными клиентами и не делиться с собратьями по клинку, но Голодные Тени не отпускают своих добытчиков. На самом деле причина его пребывания в Шраване была давней. Он не любил такие задания: уже сгинули в безвестности последние родственники самого заказчика, а он все еще должен был отысакать несчастную жертву, повинуясь кодексу. Что может быть скучнее? Увы, он не стал бы пояснять тому, кого должен был убить, что поиски утомили его. Зефирус был хищным зверем, который мог, не жалея себя, месяцами выслеживать свою добычу, чтобы однажды нанести удар. Но ему было тошно превращаться в паука и разбрасывать повсюду паутину, надеясь, что в расставленные сети жертва залетит сама. Впрочем, что делать? Женщина, за которой он так давно охотился, оказалась неуловима, словно ветер. Одно только радовало: наконец-то удалось отыскать ее следы в этом ундане. Его нелегкий труд был вознагражден не то небом, в которое верили шраванцы, не то Пророком, которому поклонялись дорионцы… увы, сармантийцы не верили ни в кого и ни во что. Кто бы ни покровительствовал его родной земле в прошлом, он либо ослеп, либо отвернулся от своих детей… Так или иначе, но рыбка, которую он так долго ловил, оказалась золотой, и дело пахло уже не рутиной, а многими, многими сундуками золота и другими приятными вещами. Теперь предстояло лишь обдумать, как распорядиться щедростью судьбы так, чтобы не прогадать: сообщить Королеве о своей находке или попытаться взять с жертвы откуп, который нередко бывал гораздо больше награды за выполненную работу. Многие очень высоко оценивают свою жизнь, выше, чем иные платят за их смерть.

Было начало осени. Шраванский дуб, растущий у входа в портовую таверну, как обычно в эту пору, сбросил свою листву. Сухие листья шуршали под сапогами, когда Зефирус и двое его сопровождающих направлялись ко входу, где на вывеске была нарисована рыбка на крючке. Время вечернее, и почти пусто: дневные посетители успели уйти, а ночные еще не появились. Всего парочка столов занята. Никто не обратил внимания на вошедших, кроме хозяина, который тут же оживился и принялся деловито протирать бочку с элем от несуществующей пыли. Зефирус сел за стол и огляделся. Среди посетителей не было ни одного шраванца. Местные не ходят в подобные заведения, считая это ниже своего достоинства. Пожалуй, он мог их понять: вид обезумевших от крепкой выпивки дорионских моряков или сармантийцев едва ли мог порадовать чванливых шраванцев, а уж тем более им не пришлась бы по душе резня, без которой здесь не проходит ни одна ночь.

– Чего желают господа? – заискивающе улыбаясь, спросил хозяин таверны.

Зефирус кивнул одному из своих людей – Омеро. Тот перечислил заказ, который не менялся изо дня в день. В подобных заведениях лучше не рисковать и брать лишь то, что смог переварить накануне. Зефирус же скользнул взглядом в сторону музыканта, что сидел в углу, равнодушно перебирая струны инструмента, название которого было трудно запомнить, и пел на шраванском: «В клетке томлюсь я пойманным соколом, не расправить мне крылья, не лететь над землей…» Голос у него был на удивление хорош, в кабаках такие звучат редко.