Сага о героях. В поисках Пророка. Том III - Макс Ридли Кроу

– Смерть сармантийским выродкам! – возопил кто-то из дорионцев, и его радостно поддержали остальные.

Зефирус заметил, что несколько воинов церкви направились к сидящему у стены Фарису. Тот выхватил из голенища сапога нож, приготовившись защищаться. С некоторой досадой, что предстоит покинуть веселье в самом разгаре, Зиф оставил своих товарищей и, отогнав храмовников, уволок мальчишку наверх, подальше от драки.

Уже будучи в комнате, Зиф разлегся на койке с трубкой в зубах, набив ее высушенной травой, которая давала приторно-сладкий дым, расслабляющий не хуже старого вина. Снизу доносились вопли и шум продолжающегося побоища. Наверняка хозяин таверны попытается содрать с него денег на ремонт. Ха! Пусть попробует. Люди, в грудь которым утыкается острие кинжала, чаще всего теряют всю свою убедительность.

Из-под полуопущенных век он посмотрел на мальчишку, сидящего на подоконнике. Тот рассеянно вырезал ножом завитки сармантийских узоров на деревянной раме, при этом лицо его было хмурым и недовольным, так и хотелось утешить того какой-нибудь безделушкой. Зефирус усмехнулся. Что-то он стал неприлично мягким в последнее время. Товарищи упрекали его в излишней опеке над юным наследником шраванского трона, Омеро даже как-то заявил: «В твоих сиськах еще нет молока? С каких пор ты стал мамочкой, Зиф?»

– Сердишься? – спросил он, глядя на мальчика.

– Тебе нравится их злить, а мне здесь приходится работать, – ответил тот, продолжая свое занятие.

«И оплачивать ваши пьянки», – прочел Зиф на его лице. Фарис прекрасно понимал, что не может произнести этого вслух, поскольку принято было считать, будто он нанял Зефируса в качестве учителя, и расплачивается таким образом.

– Я видел твой взгляд, – усмехнулся он, выпуская густой дым из ноздрей. – Тебе было мерзко…

– Мне безразлично, – фыркнул мальчик, но нож слишком глубоко вошел в раму, чтобы его слова можно было принять за правду.

– Тогда ты не спал бы в обнимку с сиифом и ножом под подушкой. Боишься меня? – Зиф перевернулся на бок и подпер рукой голову. – Напрасно, поверь. Иногда я забываю, что ты родился не в Сармантии, и некоторые вещи, привычные для меня, тебе чужды.

Фарис продолжал делать вид, будто не слушает его. Внимательным он был исключительно на тренировках, тогда и к наставнику относился с уважением, правда, не с большим, чем к фонтану, из которого приходилось пить. Порой Зефирусу стоило огромных усилий, чтобы остановить себя и не сомкнуть пальцы на шее своего ученика.

– Что ты видишь на лицах людей, когда они смотрят на тебя? – спросил он, вновь засовывая в рот мундштук.

– Презрение, – не раздумывая, ответил тот.

– Желание, – поправил его Зиф. – Они жаждут обладать тобой, и – о, да! – испытывают при этом презрение и стыд, но к самим себе.

– Ты не путаешь их с собой? – его холодный взгляд никак не сочетался с невинной улыбкой.

Зефирус рассмеялся. Никто из его прежних учеников не посмел бы говорить столь неуважительно, а этот мальчишка был отважен в собственном неведении, вот они и уживались, как мангуст со змеей, которые нашли приют под одним крыльцом.

– Такова человеческая природа, – Зиф достал из крошечной шкатулки еще щепотку травы и добавил в чашу трубки. – Люди хотят обладать красотой, так они спасаются от собственной никчемности, неполноценности. Одни запирают в клетках редких птиц и зверей, другие трепещут от вида драгоценных камней, третьи окружают себя женщинами или мужчинами, чтобы тешиться властью над ними. Красота никого не оставляет равнодушным, будь она заключена в вещи или в человеке. И чем она откровеннее, тем больше желающих… Нет, ты снова морщишься! Я тебе отвратителен?

– Мне отвратительно то, о чем ты говоришь.

Зефирус с грустной нежностью вспомнил дворец Голодных Теней и собственное обучение. Позволь он в подобном тоне обратиться к кому-нибудь из наемников, и, вероятнее всего, следующее же задание стало бы для него последним, не говоря уж о том, что волосы на всем его теле были бы сожжены, а язык болел бы от того, сколько сапог пришлось бы вылизать. Он и в самом деле становился слишком мягким.

Как-то он рассказывал Фарису о своей якобы первой жертве: Теней было трое, а убить предстояло какую-то семью из сармантийского Совета. Пока старшие наемники занимались этим, он обыскивал дом и нашел ребенка. Тот был года на три младше самого Зифа, на лице он увидел страх, словно у звериного детеныша, на щеках слезы. У него были изумрудно-зеленые глаза, как у Фариса, и он просил о пощаде. Он не мог произнести ни слова, так дрожали его губы, но молил взглядом. И все же Зифу пришлось сделать выбор, он поступил, как должен был: прервал жизнь того бедного мальчика. И, мол, возможно, теперь с годами начал познавать горький вкус раскаяния за содеянное…

Это была абсолютная бесстыдная ложь. Сопливая вышла история, и даже Фарис на нее не купился, хоть не стал задавать никаких вопросов. Зиф придумал ее давно и рассказывал всем, кому только мог: то про зеленоглазого мальчика, то про прелестную девушку, в зависимости от того, на кого он желал произвести впечатление в конкретный момент. А правда в том, что первое убийство Зефирус совершил еще до того, как пришел к наемникам. Он убил одного из клиентов матери, когда тот, потеряв голову от браги, чуть не пришиб мальчонку саблей. И ни об одном заказе Теней он никогда не печалился: если жалеешь о хорошо выполненной работе, то не тем ты в жизни занимаешься.

– Я честен перед тобой, и всегда был честен перед собственными желаниями, – он сильнее, чем обычно, стал растягивать слова, хоть мысли еще были ясными. – Пусть стыдятся другие. Зиф убийца, разбойник, вор и лицемер. Я пролил столько чужой крови, что мог бы утопиться в ней. Но знаешь… я расскажу тебе один секрет. Ты ведь умеешь хранить тайны, правда?

Ответом на это было равнодушное молчание, но Зефирус и так знал, что может доверять мальчишке.

– Я коплю деньги, у меня уже есть небольшие сбережения. Еще год-два, может, пять, я подергаюсь под Королевой, а потом свалю на Лютеанский полуостров…

Ему стоило прикрыть веки, и он уже представлял дом, который непременно купит там: стены и колонны из белого мрамора, пол, в котором бы он видел собственное отражение, спальня просторная, с большой кроватью и пуховой периной. Хватит, всю жизнь на клоповниках валялся, пора бы пожить по-человечески. И одежду купить у лучших портных, из шелка такого же белоснежного, как и все вокруг. Служанок завести, сочных, юных, сладких, чтобы с почтением взирали на своего господина…

Он даже не сразу понял, что все это произнес вслух, и теперь Фарис смотрел на него с плохо скрываемой насмешкой. Видимо, мечты наемного убийцы о хорошей жизни он находил забавными.

– Я возьму тебя с собой, дитя моё, – сказал Зефирус, чувствуя, как сладкий дым все дальше уносит его сознание от реальности, в которой оставалась грязная тесная комната с жесткими матрасами.

Он погрузился в собственный мир, в котором был волен направиться к таинственным лютеанам, о которых слышал лишь то, что их жизнь – блаженство, мир и покой. Внизу уже было тихо: наверное, храмовники отступили, забирая раненых, а Омеро и Фино вернулись за свой стол, доедать и допивать, что осталось. Зефирус же лежал на сером тюфяке с легкой улыбкой на губах, представляя, как он в шелковом одеянии идет по длинному коридору с белоснежными колоннами.

Конец ознакомительного фрагмента.