Младенцы спали без улыбок. Рассказы - Татьяна Полуянова

– О, боже! А нашему Петьке сколько? – лихорадочно принялась вспоминать Тая. – Ксюшке было два года, когда странный Петрушка на ярмарке вручил его Валерке! Уже два срока пережил! А ведь Анна говорила… Только никто её не слушал… Что теперь будет?

Тая с опаской взглянула на петуха. Когда пришел домой Валера, попросила его зарубить его или… унести куда-нибудь, от греха подальше.

Муж засмеялся:

– Да ты что, спятила? Домашнего любимца!.. Посмотри на него – разве у тебя рука поднимется? Скажи лучше, что у нас сегодня на ужин?

***

Вскоре Анна снова возникла в зеркале. И будто бы хотела привлечь внимание. Даже за волосы дёрнула, как тогда. Но не больно, а как-то весело, что ли.

– Что опять такое? – испугалась Тая.

Анна пристально смотрела из зазеркалья.

– Пора!

Тая медленно распустила волосы, спустила с плеч платье. Переступив через него, начала разматывать бинт. Отклеила пластырь под мышкой и осторожно вытащила на свет маленькое кособокое яичко. Положила его на трюмо между собой и силуэтом свекрови. Стала ждать, затаив дыхание. От жуткого предвкушения шевелились на голове волосы, длинные пряди щекотали спину и грудь, пробуждая мерзких ледяных мурашек, которые медленно заползали по голому телу.

Но с яйцом пока ничего не происходило. Тая взглянула на старуху – та приложила палец к губам, и вдруг серая, с жемчужным отливом, скорлупа лопнула. С пронзительным писком выскочило из неё странное, мерзкое и жалкое одновременно, существо. Оно вытягивало шею, смахивающую на змеиную, и влажные зеленоватые чешуйки на теле расправлялись, становились похожими на пёрышки. Крошечная тварь кивала головой с миниатюрным померанцевым гребешком и, неуверенно покачиваясь на тоненьких курьих ножках, двинулось в сторону зеркала. Наткнулось на пристальный взгляд старухи и повернуло обратно – к Тае. И она приняла его в распахнутые холодные ладони. Тут же вздрогнула от боли: старый петух больно клевал её лодыжку.

Тая отпихнула ногой обидчика, бережно опустила новорождённого в коробку, а потом решительно повернулась. Схватила престарелого вояку за корявую лапу и подняла на уровень груди. Морщинистый гребень петуха налился кровью. Посланец солнца извивался, вертел головой, щипал за руки, норовил клюнуть Таю в лицо, но она отодвинула его от себя на расстояние вытянутой руки, все ещё не отпуская. Взглянула в помутневшее стекло, как бы ища совета. Анны в зеркале уже не было. Только она, голая, и старый взбесившийся петух.

Тая схватила одной рукой петушью голову и с силой дёрнула. Хриплый клёкот толчками выталкивал из разорванного горла чёрную кровь.

***

Ночью Тая выскользнула на улицу. Зарыв труп петуха во дворе под раскидистой липой, от ветвей которой шевелились на стене тени, подошла к дому. При тусклом свете фонаря трещина казалась зловещей. Тая смотрела на неё, и под её взглядом трещина зазмеилась дальше, выше, к верхним этажам, разрастаясь в дерево с причудливой кроной. Один за другим лопались стягивающие края маячки. Покачнулось, готовое упасть небо.

– Стоп! – крикнула Тая, – там же мои! Спят… – она смотрела на трещину, мысленно приказывая ей не ползти, не шириться, остановиться. С изумленным удовлетворением увидела, как та прекратила страшный бег, замерла.

Дома почувствовала себя непривычно легко. Хотелось танцевать и петь. Но ведь ночь на дворе! Домашние мирно спят: из обеих комнат слышалось уютное посапывание. Да и ей уже пора ложиться. Мельком взглянула в зеркало.

Её лицо неуловимо изменилось. Волосы растрепались, выбилась из пучка каштановая прядка. Горящий и независимый взгляд, пылающие румянцем щёки.

– А что? Ты мне нравишься, – сказала она отражению.

– И мне ты такая нравишься больше, – обнял щекотно сзади Валерка, – пойдём в кровать, милая…

Вскоре вышло распоряжение губернатора: всем, пострадавшим от землетрясения разрешить улучшение жилищных условий – без процентов и первого взноса. Их дом, по которому ползла и расширялась трещина, сломавшая маячки, тоже попал под губернаторскую программу.

В новую квартиру пустили впереди себя новоиспечённого петуха – того, из яйца. Помедлив на пороге, «исполнитель желаний» шагнул несмело бочком, а потом шустро забегал кругами, зацокал коготками по линолеуму, осваивая пространство.

Старое зеркало тоже забрали с собой: Тая любила его за объёмное изображение в высоких створках. И однажды она снова увидела в нём Анну.

– Ты ведьма? – спросила напрямик у отражения, но ответа не последовало.

– Но ведь ты была… необычная. Этот твой мотоцикл, петух…

И Анна из зазеркалья поведала невестке свою историю.

***

Муж бросил её, когда Валерке едва исполнилось десять. Мало того, что ушёл к молодой, так ещё сына забрал, а потом и дом отсудил. Купил Валерке игрушечный пистолет и подговорил мальчишку свидетельствовать против мамочки на суде. Что Анна могла противопоставить почти настоящему оружию? Кулек подушечек – рубль и две копейки за килограмм?..

Валерка остался с отцом и мачехой, а Анна – с навсегда раненым сердцем и немного тронутой головой – так считали люди. Нет, со стороны это было почти незаметно. Подумаешь – разбила им окна и вымазала кузбасслаком двери. Всё ведь выплатила потом по суду – до копеечки!

Одинокая баба вкалывала, как сумасшедшая, чтобы заработать себе квартиру и доказать… Что доказать, Анна не знала, но иногда её ненависть к обидчику, а заодно и ко всему мужскому полу проявлялась в весьма эксцентричных поступках.

Скопив денег, она купила мотоцикл.

С ветерком прокатившись несколько раз под окнами изменщика и его жены с целой кучей новых ребятишек, Анна чувствовала себя если не отомщённой, то вполне удовлетворённой и независимой. По крайней мере, в эти «посещения» ей удавалось увидеть и своего прильнувшего к забору сыночка, отметить, как быстро он растёт…

Получив от завода двушку в пятиэтажной хрущевке, она переманила к себе сына – купила ему пневматическую винтовку – и немного успокоилась. Да и как было не успокоиться? Бывший продал дом и переехал со своим семейством в другой город, не сообщив адреса.

Когда сын отслужил армию и привел в дом девушку – полную противоположность матери – душа Анны вновь оказалась в смятении. Ей показалось, что у неё снова хотят отобрать то, что принадлежит только ей…

– Господи, мама! – на глазах Таи навернулись слёзы. – Ну почему мы ни разу не поговорили с тобой? Жили в одной квартире, словно чужие! Я думала, что ты злая…

– Нельзя прикипеть к добру или злу и застыть…

– Не понимаю…

– Мир – зеркальная гладь. Не потому, что все ясно и гладко, а потому, что невозможно за что-либо уцепиться, – повторила Анна.

– Я думала, что ты хочешь меня убить: землетрясение, операция. А потом нам неожиданно дали новую квартиру! Это всё ты наколдовала?

Анна отрицательно покачала головой.

– Не ты? Но кто же тогда?.. Ведь не это же чучело, в самом-то деле! – кивнула на кособокого уродца с померанцевым гребешком, вытягивающего, как бы с любопытством прислушиваясь, змеиную шею.

Но силуэт свекрови начал таять, пока не превратился в крошечное пятнышко испарины, как от горячего дыхания – в верхнем углу. А в зеркале осталось естественное отражение – только одной, стоящей перед ним женщины.

– Ты хочешь сказать. Что это всё – я? Ведьма, колдунья – я? – ошеломлённо закричала Тая.

– И ты знаешь это: вспомни про трещину. Ты ей управляла. А мне никогда такое не удавалось… Ты сильная! У тебя длинные волосы…

– При чём здесь мои волосы? И что мне теперь делать – с этой моей силой?

– Держи небо, дочка, не позволяй ронять его на землю, – непонятно сказала Анна и исчезла.

Солнце нового дня

Коричневые с извилистыми верёвочками вен руки ловко управлялись со спицами, разноцветные клубки разматывались и худели прямо на глазах. Баба Катя вязала мне юбку.

Я сидела рядом, мучилась, неуклюже протягивая петли, и удивлялась: бабушкино вязанье росло так быстро, а у меня уже одиннадцать рядов, но связанный лоскуток меньше ладошки. Почему мои пальчики не такие ловкие, как у бабушки?

Баба Катя отложила работу, достала из помятой пачки папироску, зачем-то покрутила её пальцами и закурила. Щурясь от едкого дыма, посмотрела на мои руки:

– Ну, куда ты спешишь? Вон петелька побежала – не догонишь, придётся распускать, а то дырка будет!

– Да это же для куклы, – противилась я, – ей и так сойдёт!

– Нет, душ, привыкай всё делать тщательно и красиво. Учись – не ленись!

Бабушка почти всех называла душеньками, но теперь, видимо из-за моей малолетней неумелости, сократила обращение до короткого «душ».