Младенцы спали без улыбок. Рассказы - Татьяна Полуянова

– Сходи, Маша, в сарай, пущай батька корову подоит, молока принесёт, – сказала мать старшенькой.

Та и пошла. Коровушка в стойле недоенная, мычит родимая. Стала Маша батьку звать.

– Ребёночку молока надо, пошли, папка, корову доить!

А батька лыка не вяжет. Снопом перевязанным валяется.

– Пущай, – говорит, – черти её заберут, девку-то. Мне сына надо! – и опять в сено рылом гвазднулся.

А дело к ночи было. Год тих, да час лих. Чёрт и услышал, как папаша в лихой час выругался.

Маша коровушку кое-как подоила ручками неумелыми, принесла молока сестрицам. Глядь, а малой-то и след простыл. Как сквозь землю провалилась! Поискали, погоревали, да делать нечего. Стали дальше жить, мальчика ждать.

Чёрт, укравши девочку некрещёную, наигрался ею как куклою, натетёшкался и отдал русалкам на воспитание. Русалки, тайные люди, и девочку воспитали тайным человеком. Бродила она по белому свету, отыскивала сама себе пропитание. Пила молоко, оставленное неблагословенным, снимала с кринок сметану.

Когда выросла, красавицей стала. Жила с другими русалками в омуте, под каменными россыпями тасхылов. А после Троицы выбиралась с подружками в лес, переселялась на ивы да берёзки плакучие. На Духов день гулянья у них, песни во всю ивановскую, да лихие качели на ветках. Придет человек в лес – заиграют, защекочут до смерти. Ни одна девушка не осмеливалась одна, без товарок в лес пойти на русальной неделе. А парням что? Им храбрость свою испытать охота.

Жил в соседней деревне Яков. Поспорил с дружками, что не побоится ночью один в лес пойти. Ну и пришёл. Русалки с веток спустилися, косы лохматые растрепали и со всех сторон стали обступать парня. Хохотали, кричали непотребное, руки холодные тянули, схватить норовили Якова, защекотать парня до икоты смертельной.

Уворачивался от рук русалочьих, ужом извивался, а убежать не мог Яков: ноги будто вросли в землю-то. Ну, думает, смерть пришла. А потом смекнул, как уберечься от девок тайных. Обвёл круг на земле крестиком нательным, а внутри крест начертал да и встал на него.

Русалки и отступили. Только одна не отстала, просунула руку шаловливую и хохотала бесовски. Ну, Яков и схватил за руку-то, втянул в круг да на шею ей крестик свой и набросил. Покорилася она ему сразу. Видать тосковала по людскому-то.

Привёл Яков русалку домой. Мать в слёзы:

– Нешто возможно жить с чёртовой куклою? Ой, погубит она тебя, Яшенька!

Не послушал Яков мамашу, шибко полюбил русалку.

Стал звать-величать жену Варварушкой за иноземное происхождение и красоту неземную. Целый год жили душа в душу. Исполняла Варварушка все женские работы, прясть да ткать обучилася и свекрови своей не перечила. Жить бы да жить. Яков уж про ребёночка говаривать начал. А Варварушка смеялась да отнекивалась.

– Потерпи, – говорит, – Яшенька, три года всего. Там и ребёночков тебе нарожаю!

А почему отсрочка такая, не сказывала. Яков наш и закручинился. Стал приглядываться к жене: что скрывает-то? Одно слово: тайный человек! Зашевелилися в нём подозрения.

В аккурат через год убежала Варварушка в лес опять. Яков кинулся было догонять, да мать-то и говорит ему:

– Пущай её, не ходи за ней. Всё одно толку с чёртовой куклы не будет! Я тебе другую невесту сосватаю!

Послушался Яков матери, не пошёл за Варварушкой. Через неделю она сама заявилася. Весёлая да румяная. На расспросы Якова только смеялась.

– Погоди, – говорит, – Яшенька, два годика осталось всего. Вытерпишь – навек твоя буду!

Смолчал Яков, недоверие в карман поглубже запрятал. Опять Варварушку баловать-миловать.

А свекровь всё нашёптывает:

– Ох! Не будет тебе, Яша, счастья с чёртовой куклою!

Слухи по деревне поползли. Дескать, не может Яков жену в руках держать, бегает она кажное лето от него куда-то. Да мамаша родная все уши пропела.

Так трещина между ними и раскололась. Яков попивать начал да Варварушку поколачивать. А она смеётся только:

– Потерпи, Яшенька! Годок один остался. Заживём потом лучше прежнего!

А у Якова терпенье-то всё уж кончилось. Да и водка душу ему, будто камень какой, источила, изъела. Злой стал, неразговорчивый, чуть что не по ём – враз зуботычину Варварушке. И она уж не такая красавица стала, как была. Плакала много, да синяки платочком прикрывала. А пожалиться некому. Сиротинка, без роду и племени.

На следующую русалью неделю не пустил Яков Варварушку. В сараюшке запер, вожжами привязал. Билась сердешная, вожжи в тело белое впилися.

– Отпусти ты меня, Яшенька! Совсем скоро всё переменится!

Заревел Яков по-звериному, зенки хмельные красные выкатил и давай Варварушку бить-колотить, похабно сильничать. Отвалился потом как пиявица сытая, захрапел, а Варварушка отвязаться сумела да в лес уползла, чуть живёхонька.

Очнулся Яков, а Варварушки уж и след простыл. Один крестик только на полу и валяется, в соломе поблескивает.

Лето прошло, хмурень* позимником** сменился. От Варварушки ни слуху, ни духу. Якову снова худо. Тоскует по русалке своей. Тоску водкой горькою заливает.

А мамаша шепчет:

– Сходил бы, Яшенька, на посиделки, там вся молодежь собралася. Пришёл Покрова, девки ревут, как коровы. Авось выберешь себе жену-то. Любая за тебя пойдёт, не сумлевайся!

Да ведь это в старые времена девушки на Покров собирались пряжу прясть, о женихах мечтать. А нонеча они без бутылки да курева и посиделок не знают. А где водка поганая, там и срам непотребный. Кажный вечер у них пляски бесовские. А в ночь, как листогною*** прийти, вон чего удумали. Дыр в тыквах понарезали, свечек в их навтыкали да в лес подалися. Праздник Хеловин праздновать. Возомнили себя кельтами аглицкими да хранцузами куртуазными.

Развели костёр, выпили опять же. А как изловчиться, чтобы нечисть увидеть? Яков-то наш храбрый да сметливый был. Переодел одёжу шиворот-навыворот да и пошёл задом наперёд. И потянуло его к реке прямиком. На камень ступил, так и покатился да в омут булькнул. А там ждали его. Год тих, да час лих.

Старухи-шутихи, мохом проросшие, и молодые волосатихи потянулись к Якову пальцами холодными, жгут глазами вострыми. А с ними Варварушка, жена ненаглядная. Только сама на себя непохожая. Такая же ледяная, с глазами рыбьими. Руками скользкими тянут, рвут когтями друг у дружки, растаскивают на части. Губами шевелят, словно рыбицы, токмо в воде и не слыхать ничего.

– Сгубила-таки Якова чёртова кукла! – говаривали.

Весною всплыл труп посинелый, изглоданный пиявицами речными. А потерпел бы три года, и отдали бы тайные люди Якову жену насовсем.

Да что там Хеловин, жисть-то, она пострашнее бывает!

* – сентябрь.

** – октябрь.

*** – ноябрь.

Младенцы спали без улыбок

«Это далеко не первый в России пожар в доме престарелых с большим количеством жертв…

Ликвидация огня продолжается силами пожарных расчётов. Пока нет точных данных о количестве спасённых и пострадавших…»

(Из криминальной хроники города Энска)

Над тайгой стоял протяжный гул. Одна от другой вспыхивали, словно свечки, сосны, устремляли воздетые в мольбе ветви к чёрному небу и с треском рушились на землю. Огонь пожирал деревья, облизывал жадными языками скамейки и гипсовые скульптуры, бушевал в помещениях. В оконных проёмах метались неясные тени, но крепкие решётки и запертые двери не выпустили никого из обитателей странного дома.

Осмотр места происшествия начался сразу, как был потушен пожар. Здания и постройки сгорели подчистую. Пахло гарью. Перед руинами застыли закопченные пионеры с пустыми глазницами да зевал посыпанный пеплом каменный крокодил у фонтана. Ржавые трубы косо торчали над забитой сажей и грязью чашей.

Обугленные кости сложили в несколько мешков и отправили на экспертизу. Останки принадлежали людям довольно преклонного возраста. Определить, кому именно, – не представлялось возможным, так как ни списков обитателей, ни медицинских карточек не сохранилось.

А самое странное – почему журналисты решили, что сгорел дом престарелых? Ни одного дома престарелых ни в каких документах города Энска и прилежащих к нему окрестностях вообще не значилось. Здания бывшего пионерского лагеря «Уголёк» во время перестройки были переданы на баланс здравоохранению под лесную школу. А вскоре после её расформирования – ввиду нецелесообразности – их и вовсе списали. Дачники и жители ближайшей деревни уже лет десять потихоньку растаскивали бесхозные стройматериалы для собственных нужд, и ни о какой «богадельне» слыхом не слыхивали.

Словом, после небольшого скандала в администрации сочли, что в заброшенном лагере поселились бомжи или беженцы – что практически одно и то же, которые сами себя и спалили. Опровержение в газету давать не стали. Само рассосётся-позабудется, – справедливо решили в верхах. И в самом деле – каждый день что-то горит, либо кого-то затопляет. Привыкли люди к разгулам стихии. А начнёшь в прессе объяснять, что и дома-то такого в области не было, – себе дороже будет. Тут скандальчиком с журналистами не отделаешься.