Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

Вот все, что я хотел рассказать. Не думаю, что на этом закончились наши встречи с монастырем. Они показали нам высшую организацию, серьезность своих намерений. Недальновидно мы поступили, выступив против Шао. Пусть дальше говорят следующие. Я все сказал. Больше, чем сделано, мы не смогли бы сделать. И я не вижу, кто бы смог сделать больше.

Кин осмотрел зал, ожидая выкриков. Но зал молчал под впечатлением слышанного.

Боязливая тишина застряла в воздухе. Кто-то встряхивался, скидывая оцепенение, кто чесал голову в надежде расслабиться. Трудно было предположить, что так все получится, что наступившее будет таким неопределеным, гнетущим.

Сан Настойчивый сидел, не поднимая головы. Он был придавлен. Не знал, что думать. В словах Кина было столько указующего на него, что вступать снова в перепалку было опрометчиво. Но гнев поднял его. Сидеть, значит признать все, что говорят противники. Могут оставить за бортом событий. Людская память — секундная вещь. Минута — острота размыта. Минута — и только некоторый сгусток времени еще как-то напоминает о былом, а в некоторых умах даже и этого не остается. Симпатии и того короче. Нужно слово. Слово размывающее.

— Меня печалит то, с каким жаром неудачу первой операции взваливают на мои, согбенные нелегкими думами о вас, плечи. Я, червь земной, пытающийся на поверхности жизни найти ростки довольства и удачи для нас всех, оказался придавленным чьей-то ногой. Теперь что? Уползать снова в землю, когда мы уже знаем, что и как делать. Когда есть контакт с властями?

Когда и где не было потерь? — повысил голос. — За девкой бегаешь и то теряешь. А здесь, когда на карту каждый раз ставятся ставки, превышающие наше представимое, всегда есть потери. Опускаться до шумного базара бабьей склоки не дело бойцов, чья жизнь соткана из каждодневных опасных ситуаций.

Я тоже был свидетелем и участником немалого числа побоищ. Видел расколотые черепа, кривящиеся в предсмертной агонии рты. Ну и что? Это не война, где насильно гонят под пулеметы. Здесь дело сугубо добровольное. Каждый знает, на что идет, и каждый знает, что получит. А не он, так его родственники. Кто ступил на опасную стезю, не должен проклинать удушающий момент. Должен быть осмотрительнее, жестче, резче. Всегда к потерям относились с той долей понятия, какой они заслуживают. А когда слышишь жалобы, видится, что народ мельчает, хиреет. Не для него становятся те подвиги, о которых нам рассказывают легенды. Поднялся Лао:

— Не стоит длинных слов то, что всем давно ясно и понятно. Я тоже был участником многих кровавых драк. Но никогда в такое короткое время не бывало такого внушительного числа жертв. Все имеет свою цену, тем более, когда на весах жизни живых людей.

Сан вскипел. Резкие жесты начали помогать его отрывистой речи.

— Не надо перебивать старших, Хитрый Лао. Я больше тебя пожил. Потери в групповых побоищах с обеих сторон исчислялись зачастую сотнями и тысячами. Никто не роптал. Никто не сокрушался. Это Китай. Это Срединная. Не ей печалиться, как прочим маломощным народишкам. Только месть большая разгоралась в сердцах сильных духом потомков ханьской империи. Кровь великих предков вновь взывает к подвигам и достойным деяниям. Никто но предается горести, потому что это погребальное место мог занять каждый. Но воля Рока расставила судьбы. И не стоит сожалеть после содеянного. Кин верно заметил: если бы цель была достигнута, то самое большее, что мы сделали бы, так это устроили поминки. Но живущим — жить. И им не избегнуть того, что получают раннеуходящие. Может быть, даже их судьба краше нашей. Во все века и у каждого народа высокой честью было почить в смертном бою. Тем более старику с молодыми. Не это ли честь, достойная каждого из нас. Не жить мыслями о бренности тщедушного тельца, о котором так неприятно заговорили здесь, а выше поднимать дух нашего общества, как единственно сильнейшего в Великом городе. Не мельчать в бытии. Великоханьскнй народ и мелкота живущих неприемлемы для Великого Китая.

Далее тон Сана перешел на ехидный. Он приводил примеры из долгой истории страны. Но только такие, в которых ценой огромных потерь была достигнута победа или даже поражение, но во имя поставленной цели, во имя Срединной. Не преминул упомянуть случаи борьбы народа за освобождение от гнета феодалов, когда сотни тысяч плохо вооруженных крестьян гибли на бранном поле.

Он остановился, свысока посмотрел на зал под впечатлением высказанного пафоса.

— Говори, Лао, ты что-то имел к народу.

Лао выпучил глаза. Он ничего не хотел добавлять, но принял выпад на свое имя. Туманно глядя на сидящих, прикидывал: посла напоминания о великом, непобедимом, вечном Китае все слова о здравом смысле и осторожности разобьются об истерику взвинченной шовинизмом толпы. Сан знает, какими словами толкать людей, заставить кричать за него. В Китае определением «великий и единственный» можно затенить любое темное, незаконное дело, любую авантюру. Сильнейший козырь в оболванивании простолюдинов, токсичнейший наркотик в угаре ура-патриотизма, яд в разжигании ненависти к любому лицу, группе, народу.

Лао напряженно думал, понимая, что долго молчать опасно. Плохо говорить о таком народе, как китайский, — равнозначно потерять себя. Ему есть что сказать, но сейчас эти слова могут обернуться против него самого. Сан сумел прикрыть Срединной свою убогость и авантюристичность.

Косо взглянул в сторону Сана: «Смотри ты, как выравнялся, не опасается новых слов. Уверен: поддержат его самую безрассудную идею, которая мощно подкреплена великим Китаем, чересчур великим, чтобы затыкать им каждую фразу, брошенную одним и на пользу одного».

И он, сухо уставившись вдаль, как бы за великую китайскую стену, сквозь зубы, зло продолжил свою мысль вслух:

— Да, Китай велик. Слишком велик, — глаза его сузились до магических величин, опустились на сидящих и медленно, гипнотически пошли по рядам. — Очень велик, чтобы о нем думал каждый находящийся под небосводом Срединной. Настолько велик, что для каждого выступающего стало дежурной фразой, прикрытием собственной отсталости, завесой своих, глубоко запрятанных от глаз истины, мыслей. Это приводит к тому, что каждый, кто глаголет вслух, мнит себя не ниже, чем на уровне глашатая от Поднебесной. Каждый китаец, бросивший в пустоту «Великий Китай», вырастает до размеров и значимости самой страны. Но сам Китай, как ни страшно, мельчает. Мельчает во всем и места не находит среди выкрикивающих горлопанов. Мельчает страна как государство, как былая поистине могучая и многочисленная держава, на которую с опаской поглядывали все, кто шел по международным отношениям с затаенной мыслью. На которую взирали народы с почтением, недруги с заячьими сомнениями в авантюрных сердцах. Где те времена, когда нас боялись и уважали? Всякий стремится прыгнуть выше страны, в которой живет. От того сама она становится ниже тех, кто тянется к трибунной бочке и эабывает про нас. Целая орава осмелившихся забыть трактаты Конфуция, отринув скромность и почтение к традициям, пекутся только о своей душонке и почитают ее. Срединная затерлась в ступнях их ног. Ее больше не видно, ее забывают. Зато о некоторых только и слышно.

Лао остановился. Сомнения в смелости его слов начали одолевать.

— За слово ответственности никто не песет. Прошлое ставят на уровень чужих ошибок, но никак не на серьезность и ответственность перед будущим. И здесь мы, как нация, теряемся.

— Постой! Посгой, Хитрый Лао, — заскрипел непривычно высохшим голосом Сан. — Мы не на дебатах парламентских кликуш. Не столь высоко мы вознеслись на словесном поприще, чтобы звонко петь. Говори суть. Нация сама по себе, мы сами по себе. Никто нам подачки не кинет, если сами не возьмем.

Сан гордо окинул зал. Для него важно было сбить кросноречие и проникновенность Лао, иначе тот сможет опять все, таким трудом отвоеванное Саном, перекрутить обратно. Толпа не очень мыслит в контексте. Он ожидал одобрительных взглядов, но зал выжидательно молчал. Заметно было, что сегодня они не очень торопливы в выкриках.

— Покороче, Лао, и суть. Не на митинге. Сидящие здесь внимательны к тебе.

— И к тебе тоже, — жестко парировал Лао. Он понял: Сан боится. И уверенней продолжил: — Только что ты уверял, что нехорошо перебивать. Так вот, попробуй молчать и не мешать представителям школ.

Лао медленно заходил взад-вперед, окидывая иногда вопрошающим взором зал.

Сидевшие впервые были свидетелями разгоревшейся полемики. Не все понимали, что имели в виду их главари, когда упоминали то или иное событие, но им было интересно, чем закончится весь спор. И они с ученической жадностью ловили каждое слово.

Говорившие на свой лад аргументировали свое, и со стороны трудно было сразу отдать предпочтение кому-либо из них.

Лао резко повернулся: