Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

РАЗБОЕВ Сергей

"БЕЗУМИЕ ИСТИНЫ"

(трилогия)

Том 1: "ВОСПИТАННИК ШАО"

«Он один в поле воин, если воля сильна.

Он один в поле воин, если верит в себя.»

Часть первая

ЗАТВОРНЫЙ ДУХ

Пролог

Ветры.

Устрашающие… Ураганные…

Огромные массы воздуха, пугающие необузданностью, неукротимой силой все живое и сущее. Неистовые завывающие струи, сносящие, ломающие все, возникающее на пути. Стенающие в бешеном порыве на самых высоких вибрирующих тонах. Свирепые, яростно сокрушающие препятствия, не имеющие ни грани какой бы то ни было жалости, сочувствия.

Ветры.

Все, что имеет самое дикое, самое ужасающее для живого, самое ужасающее, воплотила природа в буйных ветрах.

Для живого страх и отчаяние. Напоминание сущему о бренности, никчемности, слабости. Безразличия к нему высших сил.

И негде укрыться от мятущейся стихии, напирающих исполинской громадой масс воздуха, крутящихся в хаосе направлений и мест.

Вершины ветшают под яростью неудержимых струй. Скатываются в расщелины гигантские обломки. Валуны богобоязненно скапливаются у подножий. Знойно вскипает вода в величественных просторах океана: гулко шипит, урчит, пенится. Морская пучина неожиданно вздымается, обнажает со дна свои неисчислимые сокровища, разносит разрушение и смерть по всей линии притихших берегов. Задыхаются от несокрушимой воли потоки брызг и клубящегося тумана. Мириады тонн живого дьявола ниспадают с неба, довершая полный хаос и смятение раскатистыми, заколачивающими ударами десниц громовержца. Ослепительно-белые вспышки молний сотрясают ухающее пространство земной тверди.

И никакой возможности на спасение, никакой надежды, никаких шансов.

Ничего…

Сиротливые ущелья обреченно кривятся в сполохах гроз, нещадных струй бездушного, бесформенного титана.

Все, что может, пригибается, изливается в стенаниях и скорби. Что не может — исчезает, растворяется в нечувственной стихии.

Нет ни слез, ни слов. Есть хаос, смятение, отчаяние. Животный, парализующий страх. Страх и слабость. Безволие. Непротивящее ожидание заранее уготованной участи.

Рок.

Мгновение бытия.

То, что каждую секунду отстукивает набатом существующего.

Момент состоявшейся истины.

Можно только молиться о ниспослании всевышним участи кроткой, но живой. Пусть безрадостной, но на вдохе. Молиться усердно, денно и нощно. Молиться, во испокон веков повторяя давно приевшиеся нудные слова нечувственной стихии, вымаливая пощаду собственной плоти и сути.

Молиться, дабы сохранить себя. Сохранить живущих рядом. Молиться, дабы, кто верует и кто не верует, поверили в магическую силу многократно повторяемого слова. Усердно заклинаемого… Взывающего…

Первое противление стихии.

Слово.

Слово и ветер.

Два понятия, влетающие и вылетающие из всех круговертей: первое — наводящее хаос в душах, второе — в природе.

Конкурирующие.

Не уступающие силой, могуществом, последствиями.

Что необузданно, то опасно. Что неукротимо, то нелюбимо.

Живущему нужен мир. Страждущему — сострадание. Говорящему — понимание. Понимание не только сказанного, но и того, что приходит с годами.

И был бы мир. Не были бы слова подобны разрушительной силе буйных ветров: бездушны, холодны, опасны, сродни штормовым захлестывающим шквалам.

И над Kитаем ветры губительные, продувающие Поднебесную с востока на запад.

Сырость…

На земле и в душах.

Темнота. Теснота.

Рыгающие вспышки молний. Гром, грохот, грязь. Беззащитность.

Покорность. Упорная покорность стихии. Все подчиняющая, принижающая.

1949 год.

Разудалые ветры Великой китайской революции, гражданской войны.

Треск ружей, пулеметов. Рев моторов. Смрадное уханье пушек. Ошарашивающее эхо сотен тысяч ликующих голосов. Вскидывание вверх такого же количества грозных кулаков. Песни.

Это революция.

Революция в Китае.

Быстрые отряды молниеносно снимаются, уходят на юг и под новые песни нового времени занимают боевые позиции.

Так надо.

Веление времени требует оперативности, самопожертвования, песен. Обязательно песен. Забыть себя, свое личное в лихом круговороте, в смятении чувств и мыслей. И делать то, что требуется всем.

Это революция.

Лозунги. Боевые призывы. Неразбериха.

Всеобъемлющий шум в такой степени действует на личность, что она оглушена, сбита с толку. Но времени нет, и нужно идти туда, куда уходит отряд или демонстрация.

С ними не соскучишься. Можно понять, почему вокруг вспенилось и бурлит яростно людское море; что требуется от тебя, срамного в своем оголенном непонимании таких простых и наглядных истин, какие творятся вокруг.

Харбин.

В это неспокойное время он напоминает растревоженный, визжащий обезьянник. Кто ходит чинно и деловито, а кто носится по улицам, выкрикивая лозунги, за которые в старое время от деда родного получил бы увесистого леща.

Революция.

Хаос.

Все можно.

Можно лазить по деревьям и заборам, карабкаться на крыши домов и оттуда с классовым понятием кричать, что тот, кто носит кожаную обувь и цветной галстук, — буржуи, а посему бить их нещадно палками, изгоняя из бесовых душ зачатки и остатки старого вредного сознания. Выбить крепкими ударами крестьянского и рабочего кулака затаившегося врага, под разными личинами скрывающегося от справедливого возмездия народного гнева.

Непримиримость — первое условие преданности революции.

Беспощадность — тоже первое, но за непримиримостью.

Месть всем врагам: и вашим, и нашим. Тоже первое, но за беспощадностью. Иностранец, чужеземец — он же варвар, не признающий революции, он твой невидимый враг. Уничтожен твой враг — не сиди, бей второго, иначе тот, второй, не будет ожидать, пока решишься ты.

Решимость — первое условие и впереди всех первых.

Большой слон не решается нападать на буйвола. Маленький тигр — решается. Он король. Он властелин. Ему править, ему решать. Маленькие обезьяны страшатся нападать на кого-либо. Но если они видят, что в смертельной схватке победитель выходит из нее уставшим и раненым — берегись король. Десяток обезьян не оставят ни праха твоего, ни памяти. Ибо их много, они живучи: они знают, что делают.

И это первое условие всех условий.

Берегись, кто не знает и не понимает китайцев. Они умны, решительны, непримиримы, безжалостны.

Каждый китаец — китаец. Все китайцы — народ, нация. Древнейшая. Признанная поддерживать и блюсти порядок во Вселенной, быть средоточием мудрости, традиций, культуры. Под небом бытия множество народов и государств, только Поднебесная одна. И только от нее исходят все благодетели разума, справедливости.

Слово не слово, если оно не приоткрывает истины. Иероглиф ничего не значит, коль не обнажает правды сути сущего, того, что требуется человеку простому, работящему. Вода, еда, кров над головой — суть бытия. Воздайте каждому: и воцарится на просторах вселенской равнины вечный мир, вечный покой.

Разберись: что есть что, и кто есть кто. В такие бурные, переполненные событиями дни, когда за день произносятся миллиарды слов, свершаются тысячи деяний, плохих и хороших, никто, быть может, и не обратил внимания на короткую злую поножовщину у ворот харбинского рынка, в результате которой от полученных ударов упал на землю бездыханный сын эммигранта из России. А рядом с ним — его молодая супруга, судорожно в беспамятстве притягивающая к себе малыша.

Оба были молоды, оба красивы. Оба на что-то рассчитывали в Великой стране.

Все было бы ничего. К такому в те жестокие дни уже привыкли и смотрели на все, как на рок. Никто не противился. Принималось, как само собой разумеющееся.

Если бы не малыш, около двух лет от роду. Он не плакал. Сухие глаза его с непониманием смотрели на родителей. Ухватив обоих за пальцы, тянул к себе. Обидчиво глядел то на отца, то на мать, не потерявшую своей прелести даже в эти предсмертные минуты. Женщина иногда вздрагивала, из уст исходил хриплый протяжный стон. Он резко прерывался, и тогда слышалось клокочущее бульканье крови в горле.

Мальчонка не заметил чьи-то тени, опустившиеся над ним. Он силился понять, почему отец с матерью не встают, и потому непрерывно тянул их к себе. Но положение не менялось, и ребенок обессиленно тянул руки.

Стоявшие возле него по накинутым балахонам и покрою хитонов скорее относились к монахам даосско-буддийского течения, но их выверенные движения воинов и цвет одеяния — не желтый и не красный — для сведущего подсказывал, что эти молчаливые фигуры могли принадлежать какому-нибудь старому тайному обществу или еретической секте.