Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

Говорившие на свой лад аргументировали свое, и со стороны трудно было сразу отдать предпочтение кому-либо из них.

Лао резко повернулся:

— Китай, Китай. А подумал ли кто из вас, нужны ли вы Китаю? Вам, здесь сидящим, дает что-нибудь Китай? — это было резким скачком в сторону перед только что сказанным, но оно уже касалось конкретно каждого и поэтому одобрительно выслушивалось. — Почему мы выходим на путь непрочный и скользкий? Почему? Да потому, что каждый из нас хочет хоть как-то улучшить свое безрадостное существование. Кто скажет, что он доволен существующим? Кто? И богатства, и убогость, правда и злодеяния прикрыты одним рваным одеялом закона. Ответственных не интересует доля тех, над кем дыры закона. И почему неприкаянное небо валит беды и отчаяние на головы беззащитного жителя. Для них это чушь, не стоящая даже вникания в положение. Каждый со своим крестом выбивается из нищеты. Не можешь — молчи. Начнешь говорить: вот тогда закон погуляет по твоей шее зазубренным топором правосудия.

Эти, непонятно каким чувством выброшенные слова из уст недовольного вызвали шумный резонанс. В помещении удовлетворенно зацокали языками, закивали головами.

Лао распалялся:

— Кому нужен мальчишка, за которым мы погнались целой сворой борзых, как одержимые, как наркоманы за гашишем. Кому из наставников или учеников нужен был он? И знал ли вообще кто раньше о существовании этого несчастного проагента? Отвечайте. Встань тот, кому он нужен. Скажи.

Зал недобро молчал. Сан пригнулся, спрятался в тень за другие спины. Простаки сидели и с открытыми ртами глазели на говорящего.

— Молчите, потому что бедны. Потому что боитесь. Потому что не считаете себя достойными рта раскрыть в защиту своей истины. Вот это и есть молчаливое повиновение. Такие хороши для любого власть имущего. Кто осмелится высказаться, опираясь на добро и порядочность, сразу подпадет в разряд «пяти вредных элементов». В лучшем случае снисходительноо за хама сочтут. По холке потреплют: не дорос, не видел, не знаешь, а потому старайся помалкивать. Тогда может быть и продвинешься по социальной лесенке. Но она не для каждого. Она для тех, у кого совесть запрятана в сундуке для парадных выходов. Вы рабы. Рабы своей шкуры. Вот она для вас одна и единственная, которая существует в вас и правит вами. Которая позволяет над одними сохранять солнечное небо, над другими вечную изморозь и покорное недовольство. — Лао выпрямился. — А я вам скажу. Агент нужен американцам и другим, которые видят в нем достижение своих опорных целей. Они его ищут, они за него предлагают бешеные деньги. Но сами в кабинетиках сидят, свою шкурку холят. А ты, нищий, иди, рискуй своей шеей. Она ничего не стоит. Для того и держат бедных, чтобы можно было ими за гроши крутить в нужную сторону. За горсть риса соседа убьет такого же бедного, лишь бы выжить. Если мы будем плясать под дудку посторонних, мы, как организация, долго не протянем. Потому предлагаю действовать изолированно от других, не показываться на люди там, где этого не требуется. Зарабатывать для себя, не для других. Выбирать то, что нам по силам. Делать деньги. Тогда мы будем и живы и довольны. Не тебе ли, Сан, в прошлый раз предлагал я начать с торговца-еврея? Верное дело. За иностранца никто не заступится. Они изрядно всем надоедают. А тебе триста тысяч сразу захотелось. А какое пособие ты выплатишь семьям? Думай, мудрый, думай. Думал ли ты, против кого мы втесались в твою авантюру? Отвечай здесь, всем.

Сан вскочил, его крупно лихорадило. Глаза суетливо бегали по ликам сидящих:

— Против американского шпиона. Против врага нашей страны. Все об этом знают. И не тыкай мне: молод еще.

— Возраст не дает право единолично решать жизненные вопросы.

— Зарываешься, — прорычал вне себя Сан. — Смотри, чтоб земля не накрыла голову.

— Нехорошо. На людях-то, — рвстянуто-показано проговорил Лао. — Могут заподозрить. Но я продолжу. Сану нечего сказать, кроме того, что он уже сказал, и того, что знают все. Кто те люди, которые вступились за монаха? И не агент он вообще. А простой сирота. Кин упоминал, что то были монахи. Не могли же они ни с того, ни с сего покинуть монастырь ради какого-то агента, да еще американского. Не те они субъекты. Да и не люди они вообще. Mы занимаемся по два-три часа, да и то не каждый день… А монахи каждый день, целый день и всю жизнь. Нам ли с ними ровняться в искусстве поражения себе подобных? Они тигра один на один валят. После гибели У Чиня следовало бы пристальней присмотреться к монастырю. Стоило сначала проверить обитель, поколебать ее, а там пробовать на агента. Но поступили, щупая только свои мышцы. В результате, матери детей своих отказываются приводить в наши школы. Против монахов можно действовать только оружием. Но кто даст его нам? После У Чиня сохранились кое-какие бумаги, но Сан молчал, скрыл правду про монастырь. Почему? Пусть это лихорадит его совесть, но я продолжу. Это они выступили за своего воспитанника. Они благородны, но не уступчивы. Мы, противники, вынуждены это признать. Монахи жертвовали моментом, не трогали наших ребят, пока не поняли, что побоища не избежать. Но это прошлое. Жуткие опасения вызывает во мне сам монастырь. Никто не ведает, какие колдовские мысли бродят в их головах. При нашем сегодняшнем мастерстве вряд ли что спасет наши души от мести. Они сильнее нас, организованнее. Неизвестно, кто еще может быть их союзником в тех диких горах. Хочу напомнить: раз они осмелились выступить против спецслужб, значит что-то имеют, что-то знают. Тридцать школ по два представителя. Каждый подумай, пока голова еще не слаба. Слыхал я от людей сведущих: монастыри очень мстительны. А хватка у них мертвая. Помните кисть У Чиня? Но он немного пожил в монастырях. А там дьяволы в людском облике. И вендетту они ведут годами. Что нам остается? Поэтому я предлагаю, если подвернется случай, уничтожить их, но с помощью оружия. А пока заниматься более легкими делами.

Не громкое, но устойчивое одобрение прошло по залу. Согласительные кивки и выкрики нестройными голосами наполняли помещение, усиливаясь и возвышаясь.

— Сейчас голосованием должно быть решено, какие действия нам предпринимать и кто должен стать старшим среди школ.

— Ты будь старшим!.. Готовь все сам! — смело неслось со всех рядов. Поддерживающие голоса крепли. Через несколько секунд уже весь зал скандировал одно. Главенство было быстро решено в пользу Хитрого Лао.

Сан сидел подавленный. Он понимал: Лао, используя неудачу, отодвинул его на задний план. Придется все снова начинать сначала. «Что ж, — со злобой, светящейся в прикрытых глазах, думал он про себя, — не все слова еще сказаны, не все дела сделаны. А жизнь? Она с глубокими волчьими ямами, с крепко воткнутыми, остро заточенными ужасными кольями. Дайте время. Ваши краснобайские языки я самолично прибью на стене своей комнаты. Каяться будете. Остерегайтесь — власти уподобившиеся. Будущее тленно, неизвестно».

Скоро зал опустел.

Быстрая рука легла на плечо Сана. Он жалобно поднял голову. Стоял брат Фан. Жестом показал идти домой.

Сан тяжело поднялся. Тело стало какое-то не его: скованное, неестественное. Неожиданно для себя спросил:

— Лао один ходит?

— Нет, — резко, поняв смысл, отрубил брат.

— Хитрый. И коварный. Я еще удивлялся, чего он не лез в старшинство первый раз. А он на тебе. Подсадил. Поймал момент. Сволочь. Надо мне научиться держать время в руках. Чувствовать момент. Но как это трудно, когда хочется схватить врага за глотку и медленно-медленно душить. Чтобы хрипел, чтобы визжал, чтобы извивался, корчился в твоих руках. Тяжелая пытка — бездействие. Но Лао прав: готовиться нужно серьезней. Иначе мгла небытия спешно накроет наши головы.

Обиженно, удрученно шел Сан за братом домой, строя мстительные планы. Темень ночи плотно укутывала их от постороннего глаза, растворяла в сгущавшейся краске липкой черноты.

Глава вторая

Громоздкий, обитый ржавой колючей проволокой, небрежно сколоченный ящик из старых заборных досок.

В отдалении почтительно стоит группа старейшин «Ба гуа» — «Восемь триграмм». Серые лица с гладко бритыми головами серьезны и соболезнующе молчаливы. Легкое дуновение ветра слегка колышет пучки волос, оставленные на самых макушках и собранные тонкими нитками.

С другой стороны старейшины «Син и» — «Направленной воли».

— Не верю я, — гневно шипел Ван, — на чьей бы территории мы ни находились, притеснения никому не создавали. «Черный лотос» не имел права поднимать руку на человека. Для них он не представлял опасности. Не верю, что в ящике лежит Мун. В письмо не верю, — с последними словами он подошел к праховой урне. — Hаш ученик, воспитанник. Совсем молодой, но какой воли. Нельзя прощать. Его душа взывает к нам. Выкорчевать гнусное племя катов.