Путь миротворца - Павел Александров

— Не-ет… — попытался закричать Марк, но из горла вырвались лишь глухие хрипы.

Ламия потянулась к его шее. Губы приоткрылись, обнажив змеиные зубы, изо рта вырвался и скользнул Марку по щеке длинный раздвоенный язык.

Марк сжал все мышцы, готовясь совершить огромной силы рывок, но поздно: ламия впилась в его шею. Он задергался всем телом от жуткой боли. Ламия впрыснула яд, вызвав невыносимое жжение. Когда она подняла голову, Марк обреченно увидел испачканные его кровью зубы — рана на шее вспыхнула. Жгучая, едкая боль распространялась все дальше от укуса. Внезапно Марк понял: он умрет. Умрет как сотни других людей, не вернувшихся из Белого забвения. Умрет, и даже тела его не найдут.

«Господи, Спаситель! — в мыслях вскричал Марк. — Спаси в последний раз. Боже, я готов умереть, но не такой гадкой смертью. Дай мне умереть достойно, если Тебе угодна моя смерть!»

Тошно умирать, будучи бессильным дать сдачи смерти. Марк чувствовал, как слабеет тело с каждой потерянной каплей крови. Все внутреннее естество рвалось драться, бороться, сопротивляться, но как, если он опутан по рукам и ногам цепкими водорослями?

Краем затекшего глаза Марк уловил склонившуюся над ним темную фигуру. Некто приставил к его шее стеклянный пузырек, очевидно, собирая кровь. Кто? Зачем? Кому могла понадобиться его кровь кроме этой кровожадной твари? Сделав свое дело, темная фигура повернулась и растворилась в белой пелене болот.

— Ты бес-с-с-силен, ты мой, — сладострастно шипела Горгея, втягивая из его шеи кровь. — Не дергайс-с-ся, не поможет.

«Боже, почему? — мысленно обливался слезами Марк. — Спаси меня, спасите, кто-нибудь!»

Что-то прилетело, зашумело возле его головы, будто шальной порыв ветра, каким-то чудом появившийся в безветренных болотах. И это что-то пронзило разум ослепительной мыслью, высказанной недавно хранительницей: «Полубрат — это человек, который посвятил свою жизнь Спасителю, но после отрекся от своего посвящения. Такой человек верит в Путь истины, но идет по пути греха». Лишь сейчас, в смертельной ловушке Марк понял весь смысл этих слов. И перестал дергаться.

Он сам выбрал свою судьбу. Сам выбрал образ жизни, навязанный Белым забвением. Он отрекся и от своего призвания, и от Пути истины.

«Отступник! Полубрат! — мысленно разразился Марк руганью на самого себя. — Я сам вынес себе приговор. Суди меня, Бог!»

— Пусть Твой огонь сойдет… — прошептал он с хрипом, болью, тошнотой, но вслух. Горькая скорбь, сдавившая грудь, заставила забыть об ужасной ране на шее и растекающемся по сосудам яде. — …Сойдет и спалит меня с этой тварью. Или дай мне умереть в бою. Но не оставь меня этому исчадию…

— Что ты шепчешь? — не отрываясь от шеи, прошипела Горгея. — С-с-с, не мучь с-с-себя, ты живой труп. В твоем теле мой яд.

— Я каюсь в своем предательстве, — продолжал шептать Марк, понимая, что теперь все зависит только от его слов. — Господи, прости, если это возможно! Дай силы, Спаситель, Ты же всемогущ! Я же так верил в Тебя… Одно слово — и я встану. Спаси меня, спаси…

Он по-прежнему слабел, тело все меньше ощущалось. Шея онемела, он не мог и головы повернуть. Но внутри его еще билась жизнь, и это вселяло надежду.

«Меч, мой меч, мне не дотянуться до него…» — заработали мысли с новой силой.

«Бог невидим и непостижим. Никакого огня с небес не будет. Все, что мне нужно, чтобы спастись, Он уже дал мне».

— Слово… меч, Логос, — прошептал умирающим голосом Марк. «Как ты учила меня, Никта?»

И собрав всю внутреннюю силу, все рвение, всю волю, всю тягу к жизни он закричал:

— Слово в сердце!

Лежащий в стороне Логос вспыхнул, сдвинулся и потянулся к нему. Теплая рукоять легла в ладонь. Всю правую руку, от кончиков пальцев до плеча, наполнил прилив свежих сил. Марк с нечеловеческим усилием рванул путы.

— На, тварь, получай!

Ламия оглушительно заверещала. Горящая сталь легко пронзила ее змеиную кожу. Из пронзенного живота ударила струя зеленой слизи, смешанной с красным цветом человеческой крови: видно, немало путников стало жертвами любовной страсти. Хвост сдавил его ноги чудовищной силы кольцами, грозя переломать кости. Но Марку уже было все равно. Он бил и бил, колол и колол. Им овладела ярость раненого волка, которому нечего терять. Горгея полоснула его по лицу острыми, как бритва когтями, но Марк даже не вздрогнул от боли. Чувствуя, как по щеке и подбородку струится кровь, он еще яростней рванулся из пут и вырвался. Высвободив левую руку, Марк с ревом завалил ламию набок.

— Сдохни, тварь!

Меч с шипением вонзался в живот, в грудь, в голову, Марк не замечал брызжущую в глаза отвратительную слизь: залитый своей и чужой кровью, он остервенело, как последний раз в жизни, рубил и колол, жаждая нанести как можно больше ударов. Взмахнувшаяся на него когтистая рука ламии отлетела, отрубленная, в болото.

— На! Получай тварь, получай! Отправляйся в ад! — орал Марк, яростно вонзая и вонзая меч уже в обмякшее, безжизненное тело Горгеи. Остановился он лишь тогда, когда раскромсанный труп ламии начал быстро, на глазах разлагаться, сливаясь с болотом.

Не отдышавшись, Марк разрубил сковывающий его хвост и попробовал пошевелить ногами. Кости целы — ему сильно повезло. Бледный, измученный, истерзанный, с тяжелой опухшей шеей, он поднялся на ноги. По телу стекала зеленая слизь, перемешанная с болотной жижей и собственной кровью. Значит, все это время он лежал в болоте, а грезил на ложе из пушистого мха.

«Меллина. Моя Меллина, эта тварь использовала твой образ, чтобы завлечь меня!»

Марк глянул на слизкое крошево, которое недавно было ламией, и его бурно вырвало. Голова закружилась как в дурмане, он зашатался, еле удерживаясь на ногах.

«Хвала Спасителю, я вырвался!»

С великим усилием Марк поднял глаза к небу, скрытому плотной пеленой тумана. Трезвость мыслей вернулась снова, принеся беспокойство и тревогу. Марк впервые в жизни был рад этим знакомым чувствам. К недавнему одурманивающему спокойствию он испытывал отвращение. Его друзья, где они? С ними могло случиться что угодно!

Преодолевая невероятную слабость, как при сильной лихорадке, еле-еле передвигая ногами и опираясь на меч, Марк побрел прочь от страшного места. Перед глазами все плыло, голова невыносимо трещала, как у беспробудного пьяницы, который в кои-то веки очнулся от своих грез: горечь возвращения к постылым будням, когда обыденная реальность становится мучительной пыткой. Помимо слабости и головной боли, Марка через каждый шаг охватывал приступ тошноты. Он не понимал, от чего его тошнит больше: от того, что с ним сделала ламия, или от того, что он сделал с ней?