Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

Яшин: «Он нам был нужен как специалист. Чтобы показать, что и как делать. А гвозди я и сам сумею забить».

По окончании допроса прокурор зачитал показания Роберта Яшина на суде 2008 года, которые ничем не отличались от его нынешних.

Заседание закончилось на удивление мирно: вернули Яшина в зал суда, откуда его изгнали пять месяцев назад. Процесс у него, как бывает образование, — очно-заочный. 

Квачкова загнали в трясину запретов (Заседание сорок девятое)

Есть в нашей скорбной судебной системе одно вселяющее надежду слово, внушающее оптимизм понятие — защита. Каждый подсудимый знает, что как бы ни были тяжки предъявленные ему в суде обвинения, непременно наступит миг, когда он сможет хотя бы попытаться отстоять свою правду — ему предоставится право на защиту. Манящее и мерцающее впереди милосердие правосудия подобно маяку для терпящего бедствие корабля. И вот он наступает, этот миг, когда все аргументы обвинения исчерпывающе изложены на суде, и защита вступает в свои права, чтобы оборонить подсудимого от напасти. Но… не тут-то было!

На суде настал черед Владимира Квачкова объяснить, как все обстояло на самом деле. Аж с февраля (пять месяцев судят заочно!) его не пускали в зал. Судья Пантелеева заметно встревожена людским наплывом, нервно требует убрать выложенные микрофоны и напускает судебного пристава проверить, выключил ли микрофон репортер «Эха Москвы»?.. Столь вопиющее попирание законного права вести аудиозапись в открытом процессе настолько ошеломило журналистов, что ни один из них даже не пискнул в защиту своих прав.

Допрос Квачкова начал адвокат Алексей Першин: «Принадлежит ли Вам гараж, в котором обнаружены боеприпасы и пистолет ПСМ?»

Квачков: «Вообще-то это незаконное строение. Никто не является его юридическим владельцем. До 2005 года мы сдавали и квартиру, и гараж в наем. В 2004 году гаражом пользовались таджики, которые ремонтировали нашу квартиру».

Першин: «Допускали ли Вы хранение таджиками боеприпасов?»

Квачков: «Я предполагал возможность использования гаража для хранения таджиками наркотиков. Предупреждал, чтоб ничего подобного не было. В отношении оружия не догадался предупредить».

Першин: «Кому принадлежит пистолет ПСМ, найденный в гараже?»

Квачков: «Мне он точно не принадлежит, согласно документам, имеющимся в деле, том 20-й, лист дела 72-й, принадлежит какому-то гражданину Таджикистана».

Ни с того, ни с сего судья Пантелеева вдруг забеспокоилась: «Я разъясняю Вам, подсудимый Квачков, что Вы допрашиваетесь о фактических обстоятельствах дела, при этом ссылка на материалы дела не допускается. Говорите только то, что знаете лично».

Требование говорить о деле без ссылки на материалы дела, все равно, что требовать ходить на руках без рук, озадачивает всех, но судью ни мало не смущает.

Першин: «Что Вы можете сказать о патронах, найденных в канистре в гараже?»

Квачков: «Там есть партии по два, по три, даже по одному патрону для совершенно разных типов оружия, в том числе иностранного. Явно собирал человек, не имеющий отношения к военному делу. Как командир бригады спецназа в прошлом, могу лишь…».

Судья вновь барабанит тревогу: «Подсудимый Квачков предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и затрагивания вопросов, не допустимых в присутствии присяжных заседателей».

Квачков недоуменно смотрит на судью: «Прошу суд разъяснить, в чем выразилось нарушение мною порядка?»

Судья немедленно очищает зал от присяжных, в их отсутствии с подсудимым обращаться ей вольнее: «Не допускается задавать вопросы подобным тоном! Подсудимый Квачков предупреждается, что в соответствии со статьей 275-ой Уголовно-процессуального кодекса подсудимый имеет право разъяснять только вопросы, касающиеся существа дела. Я Вам уже давала такие разъяснения!»

За пять лет бесконечных тюремно-судебных мытарств кандидат наук Квачков, конечно же, не на один раз проштудировал Уголовно-процессуальный кодекс и уж точно помнит все пять пунктов небольшой 275-ой статьи «Допрос подсудимого», он понимает, что ничего подобного тому, что только что возвестила судья, в этой статье нет, но не спорит, пожимает плечами: «Я знаю один УПК, а здесь, похоже, какой-то другой…».

Судья тут же пресекает недоумение короткой и хлесткой, как автоматная очередь, фразой: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о некорректном поведении в суде!»

Поднимается Роберт Яшин, только что допущенный в зал суда после многомесячной отлучки и уже изрядно отвыкший от судейской манеры вести заседания, пытается возразить, но Пантелеева и от него отстреливается короткой очередью: «Суд предупреждает Яшина о некорректном поведении в суде!»

Предупредив всех недовольных, судья впускает присяжных заседателей в зал.

Квачков: «Прошу предъявить присяжным заседателям таблицу маркировки и классификации патронов…». Расправляет лист бумаги.

Судья цепко сторожит каждое его движение и спешно объявляет перерыв.

После десятиминутной паузы Квачков: «Прошу предъявить присяжным заседателям два документа, которые я буду использовать при даче своих показаний».

Судья, едва глянув в бумаги, небрежно роняет: «Стороны, посмотрите».

Адвокат Першин: «В таблицах отражены сравнительные характеристики патронов, чтобы присяжные могли представить, какие именно патроны обнаружены в гараже».

Найденов: «Информация не противоречит закону, она есть в уголовном деле».

Но у судьи верный союзник — прокурор: «У подсудимого есть право пользоваться записями, но это не означает, что подсудимый вправе демонстрировать схемы и графики».

А ведь и эти стены, и эти люди в зале прекрасно помнят, как совсем недавно по просьбе самого Каверина здесь рисовали схемы, графики и потерпевший Вербицкий, и свидетель Карватко, и эти графики, и эти схемы не возбранялось демонстрировать присяжным. Но тогда доказательства представляло обвинение, а ныне — защита, что для судьи Пантелеевой две большие разницы. Судья отказывает Квачкову.

Подсудимый продолжает нервно оборванную судьей речь: «Итак, сорок вменяемых мне в вину патронов, найденных в канистре, принадлежат семнадцати партиям, в том числе иностранного производства: первая партия маркировки… — 4 штуки, вторая … — 3… пятая … — один патрон… Воровать по два-три патрона из партии, когда я их расстреливаю сотнями и тысячами? Эти патроны собирали люди, которые никакого отношения ни к оружию, ни к боеприпасам не имеют».

Першин: «Кому принадлежит подрывная машинка ПМ-4?»

Квачков: «Подрывная машинка принадлежит мне. Название звучит страшно, на деле — обычный индуктор. Я, как всякий специалист, имел свои специальные материалы. Это моя личная подрывная машинка, она не относится к боеприпасам».

Першин: «Кому принадлежит макет автомата, найденный в гараже?»

Квачков: «Правильно он называется — массогабаритный макет автомата Калашникова, не приспособленный для стрельбы. Им разве что ночью можно человека напугать в темном переулке. Я к нему отношения не имею».

Першин: «Откуда охотничье ружье, обнаруженное в Вашей квартире?»

Квачков: «Ружье имеет документы. Оно принадлежит Борису Сергеевичу Миронову. Когда против него начались гонения и объявление его в розыск…».

Судья не дремлет: «Это не относится к материалам уголовного дела!»

Першин: «Обнаруженный у Вас телефон «Сименс» … — Ваш телефон?»

Квачков: «Мой и зарегистрирован он на мое имя с апреля 1999 года».

Першин: «С какого времени Вы перестали пользоваться этим телефоном?»

Квачков: «Примерно с 13–14 часов 17 марта, когда меня арестовали…».

Судья как кошка у мышкиной норки: «Вы предупреждаетесь за нарушение порядка в судебном заседании!..»

Квачков редактирует ответ: «Примерно с 13–14 часов, когда произошли события, о которых мне говорить нельзя…».

Судья грозит: «Я предупреждаю Вас о некорректном поведении! Иначе допрос будет прерван!»

Угроза не шуточная, реальная опасность лишиться права давать показания.

Адвокат Першин старается удержать допрос в проложенной колее: «Когда, кому и с какой целью Вы сделали последний звонок с этого телефона?»

Квачков: «17 марта в 11.07 я позвонил в Академию на Юго-Западе. Больше звонков у меня не было, но телефона я не отключал, так как должен постоянно находиться на связи с моим начальством. В 20.50 был звонок от старшего сына. Я уже был арестован, телефон находился в руках сотрудников департамента. Что они сказали моему сыну, я не знаю, но именно после этого мой старший сын пропал».

Напуганный мыслью Квачкова о похищении сына сотрудниками департамента востопорщился голубой прокурорский мундир: «Это не соответствует действительности, Ваша честь! Адрес, по которому произведен звонок — Бережковская набережная, там квартира Квачкова. Это значит, что телефон тогда был в руках хозяина!»