Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

«Прокурор лишь неудачно выразился», — огрызнулось судейское кресло.

Реабилитированный прокурор взорлил с новым вопросом: «А после 17 марта миновала ли угроза этих, ну, провокаций, против Вашего сына?»

Миронов: «Эта угроза, наверное, будет существовать до конца моих дней. После трех покушений на меня я уже ничего не исключаю».

Прокурор скоренько соскользнул с неожиданно всплывшей и очень неудобной темы покушений на Миронова-старшего: «С какого телефона Иван звонил Вам?»

Миронов: «С телефона, который у него был специально для меня и для матери».

Прокурор быстро, словно боясь не поспеть: «Назовите номер!»

Миронов: «Я и нынешний свой всякий раз проверяю, когда деньги на него кладу, а уж тот помнить… Я — писатель, а не математик».

Прокурор: «Согласно детализации телефонных переговоров Вашего сына в ночь с 16 на 17 марта, его пребывание зафиксировано базовой станцией в поселке Крекшино?»

Миронов: «Я ответил, что ответил. Иван позвонил и сказал, что он уже дома».

Прокурор: «Вам известно, где находился и чем занимался Ваш сын 16 марта?»

Миронов: «16 марта он мне звонил».

Прокурор заходит на новый круг: «Где находился и чем занимался Иван в ночь с 16 на 17 марта 2005 года?»

Миронов терпеливо: «Если он мне прозвонился в 12 часов ночи и сказал, что он дома, я надеюсь, что он лег спать».

Прокурор: «Что он лег спать — это Ваше убеждение?»

Миронов: «Быть убежденным — это быть рядом. Но и по телефонному мне звонку, и по показаниям на следствии его соседки Аллы Михайловны, — он был дома».

Прокурор: «Ваш сын связывался по телефону с Александром Квачковым?»

Миронов: «Да, например, когда передавал мои книги для Военно-Державного союза».

Прокурор: «Имелись ли у Вашего сына интересы в поселке Жаворонки?»

Миронов: «Иван хотел сделать небольшой косметический ремонт бабушкиной квартиры, говорил, что, может, попробует договориться с рабочими Роберта».

Прокурор усмехается: «Ближе эту проблему нельзя было решить?»

Миронов: «Невозможно пустить к себе в дом абсолютно незнакомых людей».

Прокурор: «Проявлял ли Ваш сын какой-либо интерес к уголовному делу Квачкова, Яшина, Найденова?»

Миронов: «С самого начала я говорил ему, что это провокация с далеко идущими последствиями. Так что внимание было заостренным».

Прокурор с неспадающим жаром: «Откуда у Вашего сына компакт-диск с уголовным делом Квачкова, Яшина, Найденова?»

Миронов-старший остужает его пыл: «Это мой компакт-диск, переданный мною ему как доказательство провокации с далеко идущими последствиями. Там ведь с первых строк обвинительного заключения видно, как это грубо и нагло состряпано».

Адвокат Чепурная: «Ваш сын рассказывал, где был утром 17 марта 2005 года?»

Миронов-старший: «Дома он был, и тому есть авторитетные свидетели, которые это доказывали и суду, и следствию. И то, что Иван, несмотря на подтвержденное алиби, тем не менее два года отсидел в тюрьме и продолжает оставаться на скамье подсудимых, я воспринимаю не иначе как месть за меня».

Зловещим облаком слово «месть» зависло в судебном зале. Расплачиваться отцу за свою честную жизнь судьбой сына — что может быть горше.

Допрос исчерпан.

«У меня ходатайство, Ваша честь», — заявляет Миронов-старший. Негодования или изумления, чего там больше выплеснулось на лице судьи в тот миг, — трудно сказать.

«Какое еще ходатайство?! — взрывом громыхнуло в суде. — Вы — свидетель!»

Миронов спокойно пережидает бомбардировку: «Ну, а как же мои права свидетеля. Статья 56-я УПК Российской Федерации».

Судья, поупиравшись, сдается, выводит присяжных заседателей.

Миронов: «Прошу признать недопустимым доказательством лингвистическое заключение на мою книгу «Приговор убивающим Россию» …

Судья нетерпеливо втискивается между слов Миронова: «Право дачи оценки обвинению свидетелю не предоставляется. Иные ходатайства у Вас есть?»

Миронов надеется заставить судью хотя бы еще раз соблюсти закон: «Ваша честь, закон не ограничивает…».

Судья ледяным тоном: «Суд принял решение. Иные ходатайства у Вас есть?»

Миронов-старший: «Прошу ознакомить присяжных заседателей с содержанием книги «Приговор убивающим Россию», так как лингвистическая экспертиза искажает и извращает ее содержание, что неудивительно, когда лингвистическое исследование проводит специалист по северо-американским индейцам».

Пантелеева повторяет полюбившуюся ей формулировку отказа: «Право дачи оценки обвинению свидетелю не предоставляется!»

Спор судьи со свидетелем, вернее восстание свидетеля против беззакония судьи — какая уникальная для наших судов коллизия, где свидетель — практически уравненная в правах с подсудимым категория. Фыркнет, зыркнет на него судья, — и он уже затихорился, бедняга. А тут свидетель смеет выступать с ходатайством?! Крамола! Бунт! Крушение устоев! Погруженная в думу о непостоянстве общественного бытия, судья закрыла заседание, повелев народу освободить помещение. Народ покорно потек к выходу. Это привычное глазу овечье послушание сохранило в судье малую кроху уверенности в завтрашнем дне. 

Ноу-хау судьи Пантелеевой: цензура показаний подсудимых (Заседание сорок седьмое)

В судебном процессе все, как в театральном действе, есть завязка — оглашение обвинительного заключения, дальнейшее развитие — это предъявление вещественных доказательств, экспертиз, потерпевших, свидетелей, и, наконец, кульминация — показания подсудимых, после чего наступает развязка в виде приговора суда. Но только в судах с присяжными заседателями показания подсудимых становятся по-настоящему кульминационным событием процесса, когда народные судьи, пристально вглядываясь в лица обвиняемых, вслушиваясь в интонации их речи, вдумываясь в смысл, анализируя сказанное ими, решают по совести — виновен или не виновен человек в предъявляемом ему преступлении. И это отличает их от судей профессиональных, для которых показания подсудимых — тяжкое скучное бремя, пустой звук, ведь оправданий в «профессиональных» судах практически не бывает.

Первым стал давать показания Александр Найденов. Статный, рослый, в строгом отутюженном костюме, он подошел к микрофону, тихо кашлянул, единственное, что выдало его волнение, и предупредил: «У меня приготовлены показания в письменном виде, Ваша честь. Прошу приложить их к протоколу. Уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели…». Судья Пантелеева вдруг: «Прошу присяжных заседателей покинуть зал суда» и дальше в полной тишине зал долго внимает молчаливому сосредоточенному чтению судьи. Пантелеева читает вдумчиво, что-то перечитывает, что-то выписывает себе на бумажку. Новое в отечественном судопроизводстве — цензура!

«Судом изучен письменный текст Ваших показаний, — величественно извещает Пантелеева. — Абзац, где Вы пишете «я был женат», заканчивающийся словами «дело развалилось», не относится к фактическим обстоятельствам дела. Лист 10, абзац третий — также не относятся к делу… Подсудимый, Вы отмечаете, что необходимо исключить?»…

Адвокат Котеночкина пытается спорить: «Возражения на Ваши действия, Ваша честь! Давая согласие на дачу показаний, Найденов в письменном виде представил их суду, но был тут же лишен права оглашать свои показания. Председательствующая удалила присяжных из зала, чтобы лично ознакомиться с показаниями моего подзащитного, чтобы лично дать оценку его показаниям, лишая тем самым присяжных заседателей самим делать выводы о виновности и невинности моего подзащитного».

Сам Александр Найденов, за пять лет непрерывного тяжкого изматывающего суда привыкший не удивляться уже никаким судейским коленцам, дождавшись, когда присяжные вновь рассядутся на свои места, приступает к показаниям: «Уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели, уважаемые участники процесса! Я буду давать показания, которые, надеюсь, позволят вам принять решение о моей невиновности и непричастности к событиям 17 марта 2005 года, произошедшим на Митькинском шоссе.

До того, как мы с Квачковым встретились во время предварительного следствия, я видел Владимира Васильевича Квачкова два раза на его даче в кооперативе «Зеленая роща» 14 и 16 марта 2005 года. До этого времени с полковником Квачковым я знаком не был. С Мироновым Иваном Борисовичем я познакомился в данном судебном процессе.

Обнаружив, что подсудимый нарушил запрет ее цензуры и зачитал вычеркнутый абзац, судья Пантелеева режет уши слушателей пронзительным: «Я Вас останавливаю!» и снова выпроваживает присяжных из зала.

Судья: «Вы предупреждаетесь о недопустимости нарушения закона!»

Найденов твердо с нажимом: «Закон обязаны соблюдать все».

Судья: «Оставьте это свое мнение при себе! Вы желаете давать показания?»