В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

с нашими запасами на сплав. А всё летуны: «В этот раз залетаем на вершину по прямой, керосину мало!» А штурмана – просто дисквалифицировать…

Гора Купол находилась в междуречье верховий Ключевой и Левой Ключевой, долины рек Плотникова и Хвоянки были нам не видны за сопками на северо-востоке. Вокруг расположилось несколько пупырей пониже, с островками гольцов и тундр. Сухопадная на севере не выглядела такой уж далекой и недоступной, казалось – рукой подать, но мы знали, как обманчивы на глаз расстояния в горах в ясный день. Стоило перевести взгляд на распадки между вершинами – настроение портилось. Аник еле угадывался светлой пирамидкой за Сухопадной, на западе и правда возвышался пик Арсеньева, за ним – гора Сангели, на которую мы заходили с протоки Ниоло три года назад. Далеко на востоке виднелись знакомые нам уже по нынешнему сезону гора Кузнецова и Царь-сопка. А к югу от нашей вершины на склонах простирались обширные просторы гарей – сплошные черно-белые частоколы, спускающиеся почти до долины Бикина. Дальше все терялось в дрожащем мареве.

Коенини и Сангели

Исследования окружающих Бикин гор наша группа начинала с хребта Коенини. Коенини, или по-китайски Лаобейлаза (Белые горы), – широтный отрог Сихотэ-Алиня, разделяющий бассейны Бикина и Хора, сейчас его почему-то называют Арсеньевскими гранитами. В первый разведывательный выход мы вскарабкались на 1200 м и наконец обозрели панораму вершин со снежниками и гольцами, участками кедрового стланика и горных тундр, не заслоняемую ближними лесистыми сопками. Но добраться до гор в тот раз не хватило времени.

На следующий год в конце мая Костя и я предприняли уже 10-дневный поход от Ниоло к вершинам Коенини. Поднимались вверх по хрустальному ключу Сангели, вытекавшему из мрачного, заросшего пихтачом и захламленного буреломом распадка между сопками. Именно здесь в массе гнездились бледноногие пеночки-«будильнички» – в земляных нишах по бортам порожистого ручья. Тут оказался особый микроклимат: сыро и холодно, стволы скрывались под растрепанными шубами набрякших мхов и разбухших лишайников. На пути попадались крупные завалы кедров, почему-то все кронами в сторону вершины, как будто смерч шел от реки вверх, ломая деревья.

Когда ущелье стало совсем непроходимым, крутыми галсами с трудом выбрались на склон, ориентируясь на живописный цирк, маячивший перед нами. Стали попадаться пятна снега, сквозь которые желто-зелеными конусами нераскрывшихся плотных листьев только-только пробивалась чемерица. Сразу попали из мая в начало апреля. Преодолев череду каменных навалов, разделенных унылыми пространствами прошлогодней травы и редкостойных сушин, мы наконец взошли на водораздельный хребет.

На севере, в Хабаровском крае, виднелась глубокая долина Катэна, левого притока Хора. Горы за Катэном скрывались в слоистой пелене облаков. На юге вид на русло Бикина был перекрыт грядой сопок, на востоке угадывалась долина правого притока Бикина Хабагоу (Виденки). А впереди прямо по курсу возвышался сверкающий белый конус священной горы Сангели высотой 1588 м над уровнем моря.

По удэгейской легенде, охотник Сангели пошел за соболями на высокую гору и не вернулся. Удэгейцы считали, будто на Коенини есть озера, в которых живут злые духи окзо, и ходить туда нельзя. Поэтому и пропавшего Сангели не захотели искать, но гору и ключ у ее подножия назвали его именем. Скорее всего, погиб он от стрелы или пули злого человека, охотившегося не только за соболями, но и за людьми, их добывавшими[27]. Прозаическое новое название гольца Сангели – гора Острая.

Следующие несколько дней мы бродили по горной тундре с курумами, кедровым стлаником и куртинами бадана. Спускались в седловины со снежниками, взбирались на возвышенные плакоры, иногда отмеченные разваливающимися триангопунктами или обо́ – горками камней, сложенными с целью поклонения местным духам. Лазали на каменные нагромождения, скользили по сыпухам, продирались сквозь стланик, еще голые каменноберезняки и густые заросли рододендронов.

Особенно живописен был рододендрон золотистый (рабочее название – «азалия») – с широкими кожистыми листьями и гроздьями крупных красивых цветов. В подветренных местах он вдвое превышал человеческий рост. Впервые наткнувшись на такое чудо, в дымке испарений вытаивающее из снежного надува за каменной стенкой, мы онемели от восхищения.

«Японизм!» – шептал Костя, щелкая фотоаппаратом. Этим словом он называл любое растительное диво или пейзаж, навевающие восточноазиатские ассоциации. Мне же открывшаяся картина скорее напомнила фильмы про китайскую горную провинцию Сычуань. Много позже, несколько раз побывав с экспедициями на восточном склоне Тибетского плато на стыке границ Сычуани и Ганьсу, я убедился – очень похоже! Только разнообразие крупных рододендронов там больше. На склоне южной экспозиции Коенини золотистые «азалии» местами образовывали почти непролазные «сычуаньские джунгли».

Еще больший восторг мы испытали, наткнувшись на небольшой пятачок, заросший микробиотой перекрестнопарной – реликтовым хвойным кустарником семейства кипарисовых. Подушки и розетки этого краснокнижного растения с приподнятыми, диагонально расходящимися ветвями, напоминающими ветви туи или можжевельника, были высотой по колено, редко по пояс, но диаметром порой под три метра! По-удэгейски микробиота называется «курумкуринда», что переводится как «подушка на осыпи». В диком виде этот эндемик российского Дальнего Востока встречается только на Сихотэ-Алине и нигде более, хотя в последнее время он стал очень популярен в садово-парковых хозяйствах как декоративное растение.

Странный хвойник был открыт только в 1921 г. дальневосточным ботаником Иваном Кузьмичом Шишкиным на горе Хуалаза (Криничная), располагавшейся между Владивостоком и Находкой. Через два года последовало описание нового вида и рода корифеем отечественной ботаники Владимиром Леонтьевичем Комаровым. А нам о присутствии микробиоты на Коенини рассказал Борис Константинович, побывавший в тех местах. Росла микробиота и в его ботаническом саду.

На самых продуваемых вершинах стланик был мертвый, его упавшие стволики серыми осьминогами торчали среди цветущей тундры или черных гольцов. Валяющиеся отдельно дуговидные сучья напоминали бивни мамонтов в тундрах острова Врангеля. Похоже, стланик вымерз в суровые зимы или просто умер от старости и не возобновился. Березки, ольхи, рябинолистники, аянские елочки здесь принимали подушковидную форму. А бадан, противостоя морозу и ветрам, стал сплошь шоколадно-бордовым. Такого же цвета были перезимовавшие мелкие ягоды брусники, которые мы с удовольствием отправляли в рот горстями – горьковато-кислый вкус прекрасно освежал на маршрутах.

Погода, как всегда в горах, «радовала» нас переменчивым нравом: то солнце и жара, то холод, пронизывающий ветер и дождь, переходящий в снежную крупу. Как-то мы едва не потеряли рюкзаки, оставив их в укромном месте, но забыв его приметы к концу дня. С водой проблем не возникало – устраивали биваки возле снежников или вытекающих из-под них ручейков.