Муля, не нервируй… Книга 4 - А. Фонд

чекушку казёнки, наш стол стал напоминать подпольный бар во времена сухого закона. Спиртного было на любой вкус.

Выпили, как водится, за встречу. Потом повторили обязательный тост за такое удивительное повышение Печкина. Петра Кузьмича любили все и все искренне за него радовались. Потом выпили за мужество и терпение Варвары Карповны, ибо жена — это шея и куда она повернётся, туда и муж станет председателем сельсовета. Примерно так сформулировала свой тост Белла.

Она лихо хлопнула стаканчик коньяка, занюхала всё это щепоткой квашенной капусты и с умилением спросила:

— Ваш малой-то?

— Ярослав? — кивнула чуть захмелевшая Ложкина, прожевала и ответила, — ага. Племяш мой. Внучатый. Но теперь сын.

— Сколько тебе лет, Ярослав? Как ты учишься? Ты любишь математику? — засюсюкали хором соседки.

Ярослав отвечал кратко и тихо, долго думал над каждым ответом, особого интереса поэтому не вызвал и о нём тотчас же все забыли. Потому что Жасминов предложил тост «за тех, кто жил тут раньше, но сейчас в других местах!». Все сразу же поддержали. Ну, а как тут не выпить за такое? Соседи же. Как водится, тут же вспомнили тихого Герасима и бестолковую Нонну Душечку. Потом обсудили Лилю и Гришку. И вообще, какая молодёжь нынче пошла. Пожалели бедную Полину Харитоновну. Перемыли косточки Вере Алмазной. Потом опять выпили. Уже за новую прекрасную жизнь и за победу коммунизма во всём мире. За это выпили стоя.

И только примерно после четвёртого тоста, когда Муза, пьяненько всплакнув, начала вспоминать Кольку Пантелеймонова, как он когда-то завалил в коридоре торшер своей лошадкой, и какие эти дети милые, все вдруг осознали, что Ярослава-то за столом и нету. Причём давно вроде как нету.

— Куда он мог деваться? — удивилась Дуся и сразу же внесла предположение, — Может, телевизор смотрит?

— Он не приучен, — покачала головой Ложкина. Выглядела она изрядно встревоженной.

— В туалет пошёл? — предположила Муза.

— Нету его там, — прислушавшись, вынесла вердикт Белла.

— Да что вы начинаете! — отмахнулся Жасминов и принялся аккуратно разливать по новой, причём следил, чтобы всё было правильно: кто что любит — себе и Ложкиной самогону, Фаине Георгиевне, мне и Белле — коньяка, Музе — наливочки, а для Дуси — портвейна. — может, он в какую комнату зашёл и отдыхает? Давайте лучше я тост скажу…

А Ложкина вдруг побледнела:

— Где Ярослав? — звенящим от волнения голосом спросила она.

— Да что ты начинаешь, Карповна! — опять махнул рукой Жасминов, чуть не смахнув локтем миску с капустой, — взрослый пацан же. Почти мужик. Что с ним будет⁈ Давай выпьем лучше. Ты помнишь, как на вашей с Петром Кузьмичом свадьбе мы с тобой отплясывали? И патефон ещё потом перевернули⁈ А Герасим потом ругался…

Он хохотнул с довольным видом и поднял свой стакан. Но Ложкина заниматься воспоминаниями не хотела. И пить тоже уже не хотела. Она хотела срочно найти Ярослава.

Я помню тогда ещё удивился от такого поворота.

— Ярослав! — подскочила она, засуетилась и тревожно позвала парня.

Некоторое время не происходило ничего, а потом скрипнула дверь и из Глашиной комнаты, где теперь обитала Фаина Георгиевна, цокая когтями по полу, вышел Букет.

Все ахнули.

Потому что Букет, вредная склочная псина Раневской, которого нам тоже пришлось забирать с собой сюда, теперь имел совершенно другой вид. Теперь он напоминал тигра! (или боевую зебру). Его светлая сероватая шерсть была выстрижена почти до лысого и обильно расцвечена широкими тёмно-оранжевыми полосками, горизонтально. Вокруг головы, впрочем, была оставлена грива, тоже рыжая, а бритый хвост заканчивался внушительной багряной кисточкой.

— Букет! — ахнула Фаина Георгиевна и всплеснула руками.

А Жасминов нечутко заржал.

— Ярослав! — голос Ложкиной налился сталью. Из Глашиной комнаты с вороватым видом выбрался Ярослав. Руки его тоже были перемазаны жёлтыми пятнами.

— Что у тебя с руками? — ахнула Муза. — Что это?

— Ерунда. Йод это, — пробормотал Ярослав, втягивая шею от осознания того обстоятельства, что его засекли.

— Ты зачем это сделал? — спросила Белла, рассматривая Букета словно патологоанатом особо замечательный труп.

— Красиво же, — коротко сообщил Ярослав и посчитав, что инцидент исчерпан, поплёлся куда-то в коридор.

Варвара Карповна мигом подхватилась и выскочила следом. В коридоре послышался шум, что-то грохнуло, охнуло. Буквально через полминуты вернулась Ложкина с поджатыми в тоненькую ниточку губами. Она была сердита. За ней с подчёркнуто равнодушным и абсолютно независимым видом вошёл Ярослав и сел за стол. Одно ухо при этом у него было ярко-красным и своими размерами значительно превышало второе.

— Горе моё! — понурилась Ложкина, обречённо кивнув на Ярослава. — Ничего не можем с ним сделать. Уж сколько я его лупила, сколько Пётр Кузьмич замечания делал — хоть кол на голове теши! Людей же стыдно!

Она тяжко вздохнула. Хлопнула полную стопку самогона и, даже не закусывая, продолжила жаловаться притихшим от такого поворота соседям:

— Ну, вот как нам жить⁈ Что нам делать⁈ Пётр Кузьмич только-только председателем сельсовета стал, нужно репутацию и авторитет зарабатывать, это же деревня! А тут это чудовище! — Ложкина нервно схватила стопку, обнаружила, что та пустая, сердито шмякнула её обратно и принялась жаловаться дальше, — недавно соседям он что сделал? Что ты сделал Шмаковым, а, Ярослав⁈ Отвечай! Хвастайся давай людям! Пусть знают!

Ярослав покраснел и хрипло выдавил, опустив голову низко-низко:

— Ничего я не сделал…

— А кто им весь забор и ворота маками разрисовал?

Ярослав отвернул голову и не ответил.

— Ну, вот зачем вы его ругаете, Варвара Карповна? — попыталась заступиться за подростка сердобольная Муза, — маки на воротах — это же красиво. Это же искусство. Мальчик тянется к прекрасному…

— А ничего, что на Шмаковых на селе дразнят «маками»⁈ И они это слово слышать не могут! Иван ихний как услышит — сразу звереет! С кулаками сразу бросается. Утром встают — а у них все ворота в маках! Всё село неделю животы надрывало!

Жасминов и Белла заржали. Более деликатные Дуся и Муза спрятали улыбки, опустив головы. И только Фаина Георгиевна, в характерной для себя манере сказала:

— Вот жопа!

Ярослав на это не отреагировал никак, взял с тарелки оладушка и, макнув его в варенье, принялся флегматично жевать.

— Простите его, Фаина Георгиевна, — покаянно сказала Ложкина и вздохнула. — Так неудобно вышло… Хотите я вам деньгами компенсирую? Или новую собаку куплю? Пекинеса