Муля, не нервируй… Книга 4 - А. Фонд

При слове «букет» собачонка настороженно подняла голову. Обнаружив, что на него все смотрят, Букет тявкнул.

— Хороший мой! — с умилением сказала Фаина Георгиевна, — мой самый верный и лучший друг!

Она засюсюкала, и вредная псина потянулась к ней, чтобы его погладили.

Фаина Георгиевна почесала его за ухом, погладила. Букет разомлел, захрюкал, упал на спину, подставляя пузо: мол, чеши давай дальше.

— Фу, Букетище, как же ты нехорошо пахнешь, — она вздохнула и попросила, — Мулечка подай мне фуняфки. Для этого негодного мальчика.

— Простите, Фаина Георгиевна, а что такое «фуняфки»?

— Духи, — рассмеялась она, — вон стоят. Я не дотянусь, а вставать не охота.

Я протянул ей пузатый пузырёк:

— А почему «фуняфки»?

— Это с польского, — пояснила она, обильно сбрызгивая пса дефицитными французскими духами. — Я же из Таганрога. У нас там свои традиции. Привыкла…

В комнате остро запахло сладкой ванилью и пионами. Аромат смешивался с запахами псины и курева. Я аж чихнул.

— Так всё-таки, кто взял у вас деньги?

— Ох, Муля, ты и мёртвого угробишь, — вздохнула она и бросила чесать дворнягу. Букет недовольно фыркнул, перевернулся и, сердито ворча, потрусил обратно под кресло. Запах пионов ему явно не нравился.

Я с подчёркнуто ехидным выражением лица посмотрел на Злую Фуфу.

— Ну ладно, — призналась она, наконец, — это был писатель. Точнее драматург. Ему нужны были деньги, и он пришёл, рассказывал о своей боли, что его не понимают. И что везде преследуют. За творчество. А потом попросил денег. И я просто не смогла ему отказать.

— А разве нельзя было дать ему только червонец? — изумился я. — ну, пусть даже два?

— Да ты понимаешь, Муля, я вытащила из конверта, всё, что там было. А там была вся пачка. А он так на меня смотрел. что мне было неудобно крохоборничать и вытаскивать оттуда что-то. Вот я и отдала…

— Всю пачку?

Фаина Георгиевна вздохнула.

— А где расписка? Там сумма указана?

— Муля! Побойся бога! — возмущённо всплеснула руками Фаина Георгиевна, — какая расписка! Я же не ростовщик какой! И не крохобор!

— Подождите, так вы ему просто так отдали? — вытаращился на неё я.

Мне, привыкшему к нашему циничному миру двадцать первого века, где давно уже никто никому не доверяет, где практически не ходят в гости друг к другу, а если и встречаются, то на нейтральной территории — в ресторане или кафешке; где проще взять кредит, чем одолжить у друга; где заказывают доставку, если в доме закончилась соль, вместо того, чтобы сходить к соседке и попросить взаймы ложку соли, — мне было дико и непонятно: как можно вот так вот взять и отдать постороннему человеку огромную сумму денег, да ещё и без расписки, да ещё на неопределённый срок.

— Ладно, но имя назовите, — потребовал я.

— Может, не надо, Муля? — как-то жалобно спросила Фаина Георгиевна.

— Имя! — настойчиво сказал я.

Фаина Георгиевна тяжко вздохнула и выдала:

— Эмилий Глыба…

Я расхохотался:

— Это тот деятель, что про мелиорацию зернобобовых писал, да? — у меня от смеха аж слёзы на глазах выступили. Отсмеявшись, я уже более спокойным тоном спросил, — а как же он у вас эти деньги вытянул? Мне казалось, фантазии у него на такое не хватит.

— Да как, — вздохнула Фаина Георгиевна и как-то жалобно на меня посмотрела. — Его же Завадский послал в грубой форме. Он с какими-то идеями к нему ходил, а этот уценённый Мейерхольд, вместо того, чтобы выслушать — послал, не стесняясь в выражениях. И вот он потом пришёл ко мне и начал жаловаться на Завадского, какой тот идиот и сволочь. Ну, а для меня это — особая тема. Вот я и прониклась…

— Зашибись, — мрачно констатировал я, — какие, оказывается, таланты земля-матушка на себе носит. Пьесу он только про зернобобовые удосужился написать, зато выяснил ваши болевые точки, пришел, нажаловался и взял деньги без расписки и без зазрения совести. Понятно!

Я скрипнул зубами. Ведь где-то тут была и моя вина — к Завадскому товарища Глыбу отправил именно я.

— Муля! Что ты собираешься делать? — охнула Фаина Георгиевна.

— Для начала нужно выяснить, где Глыба обитает, — процедил я и вытащил из кармана бумажник, взял оттуда несколько купюр и положил на стол, ровнёхонько между пепельницей и подносом с посудой, — вот, Фаина Георгиевна, на первое время вам этого должно хватить. Я ещё Нюре дал долги мяснику и молочнику выплатить. А это — на продукты. И больше не раздавайте всяким глыбам.

Фаина Георгиевна всплеснула руками:

— Не надо!

Но я уже не стал её слушать и встал уходить. Но тут вдруг ещё одна мысль пришла мне в голову:

— Фаина Георгиевна! А посмотрите, пожалуйста, у вас ничего из квартиры больше не пропало?

Злая Фуфа удивлённо посмотрела на меня, но спорить не стала и тут же послушно встала и заглянула сперва в одёжный шкаф, потом — в комод и под конец — в сервант.

— Вроде ничего, — сказала она враз упавшим голосом и отвела взгляд.

Но я её уже знал и поэтому не поверил:

— Фаина Георгиевна, что у вас ещё пропало?

Она вся как-то ссутулилась, вжала голову в плечи. Но так как я продолжал требовательно смотреть на неё, выдавила:

— Иконостас мой пропал.

Вот тут уже у меня, как говорится, «челюсть отпала».

— В смысле иконостас? — поверить в то, что Раневская, которая по происхождению была ортодоксальной иудейкой, как я помнил, будет держать дома иконостас, как-то не получалось. — Вы верующая?

— Медали мои, — вздохнула Злая Фуфа, — у меня их уже столько, что, если на груди в ряд повесить, то как раз иконостас получается.

Всё сразу стало понятно.

— А вы везде смотрели? — спросил я, — может, переложили куда и забыли?

— Да что тут смотреть. Они все у меня в салатнице лежали, — резко ответила Раневская, видно было, что пропажа её сильно расстроила, — я их раньше в супнице держала. А потом Глаша…

— Так, может, это Глаша или Нюра салатницу брали и переложили их куда-то? А вернуть на место забыли, — предположил я и позвал громко, — Нюра! А иди-ка ты сюда!

— Ой, да что там