Слепой цирюльник - Джон Диксон Карр

пришел без жены? Она должна была встретить меня в Саутгемптоне, но в последний момент я отправил ей радиограмму с просьбой не приезжать, потому что я испугался, вдруг кто-нибудь из пассажиров…

Доктор Фелл сел прямо.

– Если уж я начал об этом рассказывать, – произнес Морган с усмешкой, – то, наверное, придется договорить. К счастью, мы не продвинулись дальше первой картины, в которой Шарлемань читает пролог. Роль Шарлеманя исполнял я. У Шарлеманя были длинные белые бакенбарды; его достопочтенную голову украшала золотая корона, усыпанная бриллиантами и рубинами; могучие плечи окутывала багровая мантия, отделанная горностаем; широкий меч в драгоценных ножнах висел на поясе, а живот под кольчугой был сделан из четырех диванных подушек, дабы придать ему embonpoint[54]. О, я был Шарлемань!

Шарлемань читал пролог, стоя за подсвеченным полупрозрачным экраном в глубине сцены, словно в высокой раме картины. Н-да. Как бы не так! Мистер Лесли Перригор только что завершил свою страстную речь, длившуюся ровно пятьдесят пять минут. Мистер Перригор сказал: это представление – именно то, что нужно. Он выразил надежду, что зрителей, разум которых сделался вялым из-за тлетворных миазмов Голливуда, взбодрит освежающая волна, пока они будут смотреть эту волнующую драму, где в каждом жесте отображено движение человеческой души. Он велел смотреть внимательно, даже если они не смогут в полной мере оценить все нюансы этой драмы, утонченные слияния и ошеломительные обертоны сюжетной линии, дерзновенные гармонии метафизических исканий человека, какие только и найдешь в наши дни на самых сильных страницах Ибсена. Еще он высказал множество комплиментов доблести Шарлеманя. О, я был Шарлемань!

Когда наконец у Перригора закончилось дыхание, он умолк. Раздались три гулких удара. Капитан Вальвик, несмотря на все усилия его остановить, заиграл в качестве увертюры «Марсельезу». Боюсь, занавес поднялся чуточку рано. И вместе с восемью десятками других зрителей мистер Перригор увидел, как полупрозрачный экран ярко засиял в темноте, переливаясь богатыми красками. Он увидел достопочтенного Шарлеманя. И еще он увидел свою жену. Налицо было… э… утонченное слияние и ошеломительные обертона сюжетной линии. Да. И это был тот самый миг, когда кольчуга не выдержала, и диванные подушки вылетели из-под нее, словно ими выстрелили из ружья. О, я был Шарлемань! Наверное, теперь вы понимаете, отчего я не потрудился вставить это в основной рассказ. У меня нет никаких сомнений, что публику взбодрила освежающая волна, пока они смотрели эту волнующую драму, где в каждом жесте отображено движение человеческой души.

Морган сделал хороший глоток пива.

Доктор Фелл отвернулся к окну. Морган видел, что его плечи дрожат, словно от потрясения и негодования.

– В любом случае это нас спасло и раз и навсегда спасло дядюшку Жюля. Раздавшийся гром аплодисментов порадовал всех, кроме, вероятно, мистера Перригора. Такого мгновенного успеха не знал еще ни один театр, представление в котором длилось ровно столько, чтобы успели опустить занавес. Театр марионеток в Сохо будет ломиться от публики до конца дней дядюшки Жюля, будь он пьяный или трезвый. И остальные торжественно заверили нас, что мистер Лесли Перригор, какие бы чувства ни испытывал по этому поводу, никогда не напишет в газетах ни одного порочащего его слова.

Клонящееся к закату солнце распласталось по ковру, осветив сверток в коричневой бумаге, лежавший посреди стола. Прошло немного времени, и доктор Фелл отвернулся от окна.

– Значит, – заметил он, пока его лицо приобретало естественный оттенок и сам он понемногу успокаивался, – значит, все завершилось благополучно? Только, наверное, не для мистера Перригора и не для Слепого Цирюльника.

Доктор Фелл разложил перочинный ножик и взвесил его на руке.

– Да, – подтвердил Морган. – Да, за исключением одного. В конце концов – какую бы игру ни вели вы лично, – мы до сих пор не знаем того, что чертовски важно. Мы не знаем, что случилось на борту лайнера, хотя и понимаем, несмотря на все эти дурачества, что произошло убийство. А в убийстве нет ничего веселого. И Кёрт так и не вернул свою кинопленку, а для него и некоторых других, несмотря на всю нелепость, это невероятно серьезно.

– Правда? – пробурчал доктор Фелл. – Ну-ну! – произнес он, словно извиняясь, и подмигнул. – Если это все, чего вы желаете…

Он вдруг протянул руку через стол и перерезал перочинным ножиком веревки на свертке.

– Я подумал, – прибавил он, лучезарно улыбаясь, когда его рука нырнула в слои обертки и показалась вновь, обмотанная кинопленкой, словно новый Лаокоон, – я подумал, пусть лучше ее пришлют сюда до того, как полиция переворошит все пожитки Слепого Цирюльника и спровоцирует скандал, обнаружив это. Я передам пленку молодому Уоррену, когда он придет, чтобы он смог тут же ее уничтожить; впрочем, в качестве благодарности за услугу, как вы считаете, не согласится он устроить один-единственный закрытый просмотр для моего удовольствия? Хе-хе-хе! Черт подери, мне кажется, я имею право настаивать на подобной награде, а? Конечно, эта пленка в некотором роде улика. Но их и без того будет достаточно, чтобы отправить Слепого Цирюльника на виселицу. Такова моя цена за то, что я указал на преступника капитану Уистлеру, чтобы все лавры за поимку опасного злоумышленника достались ему. Мне кажется, старый морской конек будет доволен…

Бросив шуршащий комок пленки Моргану, доктор Фелл сел на место и часто заморгал. Морган же, вскочивший на ноги, смотрел на него во все глаза:

– Вы хотите сказать, что этот человек уже арестован?

– Ну да. Без шума и пыли схвачен блистательным капитаном Уистлером – он получит за это медаль ко всеобщему удовольствию – за час до прибытия лайнера в док. Инспектор Дженнингс, по моему предложению, отправился туда на самом быстром автомобиле и будет готов взять Цирюльника под стражу, как только тот сойдет на берег…

– Взять под стражу кого? – спросил Морган.

– Ну как же, мошенника, который называет себя лордом Стертоном, разумеется! – отвечал доктор Фелл.

Глава двадцать первая

Убийца

– Я вижу по вашему лицу, – благодушно продолжал доктор, раскурив свою трубку, – что вы ошеломлены. Гм! – (Пых, пых.) – Ха! Никаких причин для этого нет. На основе предоставленных сведений я составил список из моих шестнадцати подсказок, и получилось, что только один человек виновен наверняка. Если я вдруг ошибся с первыми восемью подсказками – которые, как я признался, являлись чистой воды предположениями, – было бы не лишне проверить мою теорию. Вторые восемь подсказок все подтвердили, потому я уже не опасался за результат. Однако, чтобы не скакать от предположения к предположению, словно блоха, я сделал следующее. Вот копия телеграммы, отправленной мною капитану Уистлеру.