Избранное - Андрей Гуляшки

пластинки, так же как и от одной и той же присказки: «Перекурим, братцы, это дело!» Кроме буров, в ведении Александра было все наше делопроизводство, переписка, ведомости, походный телефон; он же был начальником «по кадрам». Мало того, я еще посылал его помогать на объекте номер три. Он не сердился, везде поспевал, работа кипела у него в руках, и Донка продолжала ткать свои фартуки.

В бараке пахло мокрыми сосновыми досками, сигареты горчили, табачный дым стлался по сырому земляному полу. Не стучали в наши два оконца крупные капли дождя, под торопливый разговор которых крепко уснешь, и проснешься освеженным, а моросил мелкий холодный дождичек, нудно, монотонно, напоминая о грядущих снегопадах, прогоняя сон.

Вот дневник за те дни (имеет ли значение, что он не был написан!).

31 октября. Дождь не прекращается. Александр вернулся с объекта хмурый, как никогда. Донка перестала ткать. Три бурильщика заявили, что уйдут — они недовольны нерегулярной выплатой поденных в последнее время. Звоню в центр. Бухгалтер отказывается переводить ассигнования из одних статей в другие. Это незаконно. Фонд заработной платы израсходован до последней стотинки[18]. Звоню директору. Ответ: «Снимай бур». Говорю: «Я переброшу рабочих с двух других объектов». Ответ: «Не делай глупостей — за подобное своеволие закон карает тюрьмой».

Александр спрашивает: «Вскипятить чай?» Я не отвечаю. Я думаю: не снять ли все же рабочих с других объектов? И вдруг срываюсь, не выдерживают нервы: «Иди ты к черту со своим чаем!»

Ложусь на нары, закрываю глаза. Александр растапливает печурку. Донка опять принимается ткать свои фартуки.

1 ноября. Пришел старший механик, мокрый, грязный. Те три бурильщика ушли. Вскинули сумки на плечи и поминай как звали. Спрашиваю, сколько человек осталось на объекте, будто сам не знаю. Старший механик — он уже лет десять на бурильных работах — отвечает, хотя ему прекрасно известно, что мне картина ясна: осталось три души — он и еще двое. «Так», — киваю я. «По крайней мере еще один человек нам нужен, чтобы мы могли крутить бур», — добавляет мастер, вытирая ладонью стекающие по шее струйки воды. «Еще один, — киваю я. — Ладно!» Как будто этот человек у меня в табакерке: щелкну крышкой, и пожалуйста! Откуда мне его взять, если эта проклятая статья полностью израсходована…

Механик уходит. Но прежде чем захлопнуть за собой дверь, он бросает как бы между прочим, что он и его товарищи и без этих поденных будут крутить, крутить на совесть, пока не подъедят все бобы и сухари, которые остались у них в сундучках. Но им позарез нужны еще две руки…

Я долго смотрю на дощатую дверь, потемневшую от сырости, и мне кажется, будто старший механик еще где-то там, у порога. Я оборачиваюсь, чтобы сказать Александру: «Поройся в сундуке, найдешь какие консервы, отнеси туда!» Но Александр уже открыл крышку сундука и, посвистывая, шарит по дну. «Сколько?» — спрашиваю я. Он смеется: «Три банки гороха!»

Тот же день, после обеда. Туман. И опять сеет этот отвратительный дождь. Три часа, а уже темнеет. Звонит телефон. С объекта номер один спрашивают, не нужен ли нам рабочий, но только в юбке. У телефона Ставрев, мой заместитель на объекте номер один, молодой инженер, холостяк. «Что за женщина?» — спрашиваю я. «Складная бабочка, что надо! — смеется Ставрев, и голос его вибрирует в трубке. — Ищет работу, спрашивает про тебя!» — «Пускай катится ко всем чертям! — кричу я. — И ты вместе с ней!» И бросаю трубку. Тем троим, на моем буре, нужна пара рук, а этот тип подсовывает мне какую-то бродячую стерву. Да таких, как она, надо собаками травить! Этим голубчикам на объекте номер один вольготно живется, вот они и развлекаются. Им достаточно одного процента меди в руде, ничтожного одного процента, чтобы лопать свою брынзу и хлеб с волчьим аппетитом!

3 ноября. Телефонограмма от директора: немедленно снять бур с объекта номер три. Приказ!

Откупориваю единственную бутылку коньяку, которая скромно приткнулась в уголке сундука рядом с документами и ведомостями, и пью большими глотками. Ложусь на нары, сено шуршит под одеялом. Вспоминаю, что мы его накосили два месяца назад. Нам было весело, когда мы его расстилали на досках. Донка только что начала ткать свои фартуки. Я закрываю глаза. Уже два дня Александр избегает смотреть мне в лицо. В чем он провинился?

Тот же день, немного позднее. Проклятый телефон! Скорей бы пять часов, чтобы он совсем заткнулся. Я поднимаю трубку. Голос Александра может разбудить мертвеца. «Что?» — спрашиваю, а земля качается у меня под ногами. Она качается, и это не от коньяка. «Ура! — кричит Александр. — Вытащили кусок с кулак, алло, с кулак! Самое меньшее — пять процентов, самое меньшее — пять! Шеф сказал, что может быть отклонение на один в ту или в другую сторону. Алло, значит, четыре или шесть!»

Не знаю, положил ли я трубку.

До бура было около двух километров.

Тот же день, не помню в котором часу. Они сидели на корточках вокруг костра, но, увидев меня, разом закричали, вскочили, замахали руками. У костра осталась только одна неподвижная фигура. Александр первый подбежал ко мне, мы расцеловались. С механиком мы по-мужски пожали друг другу руки! И тогда через его плечо я смог лучше разглядеть сидящую фигуру. И земля закачалась у меня под ногами — второй раз в этот день. Это тоже было не от коньяка — коньяк уже давно выветрился из моей крови — и не от радости, которая плескалась у меня в сердце и заливала его. И почему-то я прежде всего вспомнил про Александра — так вот отчего он избегал смотреть мне в глаза эти два дня. У костра сидела Магдалена и с равнодушным видом ворошила палочкой пепел.

Тот, же день, вечером. Александр растопил печку, положил рядом большую охапку дров, потом сказал, что сбегает на объект номер один, чтобы уесть их нашим процентом. И подмигнул мне