Избранное - Андрей Гуляшки

всегда казался угнетенным и вялым. Он вздохнул, помолчал, потом махнул рукой и предложил перейти ко второму вопросу — обсуждению моего проекта.

Здесь были геологи, инженеры, физики, заслуженные геологоразведчики, и все — даже мой начальник — согласились с моим предложением опробовать объекты номер один и номер два, а объект номер три, на который я больше всего рассчитывал и возлагал самые большие надежды, повис в воздухе, его никто не поддержал. А мой начальник просто его раздавил, проехал по нему, как танк. Объявил его «магмой», в которой бурлят, кипят и дымят одни только фантасмагории и пустые выдумки.

— Дайте еще факты, — предложил директор, — подкрепите свою гипотезу более вескими данными. — Он улыбался мне дружелюбно, но видно было, что и его не убедили мои доводы.

Факты! Я знал не хуже других, что они необходимы, но у меня их не было. Моя уверенность основывалась на теоретических предпосылках, на вторичных признаках, на ничтожных намеках. А главным образом — на интуиции, которая развилась у меня благодаря опыту и множеству наблюдений, накопившихся в закромах моей памяти.

— Можете ли вы в недельный срок пополнить свою документацию? — спросил меня сочувственно директор.

— Могу, — ответил я не задумываясь, хотя отлично знал, что мне нечем ее пополнить.

И вот тогда я встретился с Магдаленой. Я возвращался со своего объекта номер три — истекал шестой день срока, а в моем блокноте не появилось ни одного нового факта. Неудачи меня раздражали, я должен был собирать по крохам мельчайшие доказательства, чтобы убедить своих шефов в том, что есть хотя бы один гран реальности в «магме» фантасмагорий и пустых выдумок. «Тем хуже для них! — думал я. — Пробьет мой час, и тогда я им покажу, чего стоит моя «магма», я скажу им, что в современной науке нет места для малодушных, пускай они убираются ко всем чертям, дают дорогу сильным духом… Разве Магеллан отправился открывать свой пролив, основываясь на каких-то предварительно собранных фактах и документах? Сто лет, — думал я, — будет маячить перед нами великое  Б л а г о  где-то в далеких далях, недостижимое, как мираж, если мы будем ползти к нему  т о л ь к о  на тихоходе проверенных фактов и  о ч е в и д н ы х  доказательств, если мы не пустим вперед, в разведку, конные разъезды дерзкого вдохновения, если мы не дадим возможность мужеству и силе искать и выбирать прямой и самый короткий путь!»

В таком приподнятом и воинственном настроении я гнал свой «виллис». Погода была жаркая, душная, от размякшего асфальта пахло дегтем. Поэтому, когда я подъехал к дому отдыха текстильщиков — веселой пестрой конфетной коробочке, — окруженному полянами и акациями, я остановил машину в тени, закурил сигарету и пошел к нему по широкой мощеной дорожке, чтобы напиться и полескать себе на лицо холодной водой.

Она сидела у чешмы на белой крашеной скамейке и читала книгу. Над нею, до самых ее плеч, спускались тонкие ветви зеленой развесистой ивы, у ствола которой стояла скамейка. Женщина с книгой, дерево, фонтанчик с водой, струящейся из четырех трубок, — все это было пошло: старомодная картинка, лубочная живопись. Во мне кипела злость, мне было не до болтовни с женщинами, которые тратят время на сентиментальные книжки. Я даже хотел притвориться невежей и не поздороваться, не сказать обычного «добрый день». Я был отравлен этими педантами с их «очевидными» признаками и «бесспорными» доказательствами. Ко всем чертям их! Подождите, еще пробьет мой час, еще сойдутся мои стрелки на цифре двенадцать! Я не знал, что решит директор в последний момент. Я слышал, что больная печень развивает в людях скептицизм. А женщина тем временем подняла голову и уставилась на меня. Есть женщины, которые нарочно сидят на скамейке у чешмы, чтобы истомленный жаждой прохожий сказал им: «Добрый день!»

— Добрый день!

Но сказал ли я это вслух, одному богу известно. Может быть, я ничего не сказал. Может быть, я и хотел сказать, но из этого ничего не вышло.

Женщина вдруг как по команде поднялась со скамейки, и левая рука ее так же, как когда-то, медленно опустилась вниз.

— Здравствуй, — сказала она тихо и, как мне показалось, смущенно.

И протянула мне руку.

— О, — сказал я, — какая неожиданность!

Мы стояли рука в руке и были похожи на влюбленных из сентиментального романа. Она была в белом платье, с открытыми плечами и руками.

— Какой мировой женщиной ты стала! — не утерпел я.

И в этот миг мы оба, видимо, вспомнили о чем-то, потому что я улыбнулся (наверное, лукаво), а она густо покраснела и отвела взгляд. Это воспоминание явно не было ей неприятным; хотя она смотрела в сторону, я заметил, что глаза ее блестят, что они смеются. Раньше ее глаза не умели, не осмеливались так смеяться.

Те, кому надо от меня «очевидных» признаков и «бесспорных» доказательств, могут обождать несколько часов. Пускай катятся ко всем чертям! В конце концов, истекал всего лишь шестой день срока, оставался еще седьмой.

Домик в веселом винограднике стоял перед моими глазами, он напоминал мне о солнечном плато, о маках, об упоительном запахе богородицыной травы, полыни и цветущей бузины.

Вот что я узнал, пока мы сидели на примятой траве в редкой тени акаций.

Выйдя замуж, она уехала вместе с мужем в город, в окружной центр, где он поступил кассиром на большой завод, изготовлявший овощные консервы и мясные полуфабрикаты. Вскоре она обнаружила, что ее супруг ворует и мошенничает, и заявила, что, если он не бросит такие дела, она непременно сообщит о нем куда следует. Он рассвирепел и в бешенстве ударил ее ногой в живот, а она была уже беременной. Ей сделали аборт в больнице, и она едва не умерла. Хотя ее и спасли, но теперь не известно, сможет ли она когда-нибудь испытать радость материнства. Она сняла себе квартиру и стала жить одна — и не мужняя жена, и не разведенная, а потом сдружилась с одним учителем вечерней гимназии и решила подать на развод.

Помнится, поспешность была