Избранное - Андрей Гуляшки

не в ее характере. Она дожидалась, пока все утрясется, встанет на свои места. Ждала, пока закончится следствие по делу о хищениях, о которых в свое время сообщила в партийную организацию и прокурору. Итак, кассира посадили в тюрьму на три года, но дело о разводе решили не в ее пользу. Какие-то свидетели доказали, что она якобы «гуляла» с учителем, еще живя с мужем. Поэтому ей не дали развода. Ее объявили непорядочной женщиной. Учителя наказали, перевели в другой город, но по всему было видно, что он и сам был рад улизнуть; в том городе он задержался всего на два месяца, а потом исчез, и ни она, ни их общие знакомые не знали, куда он делся.

Таким был ее старт на беговой дорожке жизни — с неожиданными препятствиями с самого начала.

А потом она поступила в текстильный техникум, закончила его с отличием, приехала в Софию и стала работать на заводе «Текстильная звезда». Один инженер, пожилой холостяк, серьезный мужчина, сделал ей предложение. И она согласилась, потому что ей не приходилось выбирать — в ее личном деле было черным по белому записано, что ее оставил муж, потому что она «находилась в незаконной внебрачной связи». Женщина с подобным ярлыком не могла позволить себе роскошь выбирать, колебаться, отказывать, даже если претендент на ее руку перешагнул за пятьдесят…

Но пусть, упаси бог, я не думаю, что она жалуется на своего мужа. Он человек спокойный, заботливый, из винного погребка идет прямо домой, очень любит хорошо сервированный стол и горячие острые супы. Рано ложится спать, рано встает, в воскресенье вечером водит ее в ресторан. Она громко рассмеялась, чтобы показать мне, как все это весело, но я заметил слезы в уголках ее глаз и отвернулся.

Теперь была моя очередь, и, хотя мне не очень хотелось распространяться о себе, я ей рассказал кое-что о своей работе в институте и о тех трусах, которые все еще не хотят верить в мой чудесный объект номер три.

— Ты не сдавайся, — сказала она, положив свою руку на мою. — Будь тверд до конца, раз считаешь, что ты прав.

— А ты сомневаешься? — спросил я, помогая ей встать.

Она мне не ответила. Только улыбнулась ласково и преданно, как-то чересчур преданно.

Мы долго гуляли, долго вспоминали наше плато, кукурузу выше плеч, нашу прозрачную, быструю и деловитую Марину лужу.

А вечером я пришел к ней в комнату. Она меня ждала и не очень меня стеснялась, потому что в душе у нее жило то старое воспоминание. Потом я вспомнил, что назавтра седьмой день моего срока, и сказал, что я должен спешить, но что я непременно зайду к ней через два, самое большее через три дня.

Я вышел и на самом пороге столкнулся с притаившимся у двери человеком.

— А, подслушиваешь! — Я выругался и замахнулся.

Человек отчаянно завизжал, и я понял, что ударил женщину.

ЕЩЕ О ЖЕЗЛЕ

6 июня, на берегу Нигера,

на том же месте

Вчера под вечер, незадолго до того часа, когда мир оживает в розовом свете заходящего солнца, я подстрелил куду. Антилопа появилась совсем неожиданно, справа от меня, в пятнадцати шагах от того места, где я расположился. Белая, с раздвоенными рожками, с коротким хвостом — как детская игрушка. Я прицелился в лопатку — она наклонилась мордой к воде — и нажал на спуск. Когда дым рассеялся, не было никакой куду — белело неподвижное пятно, большая белая заплата на желтом песке.

«Через час или два придет кто-нибудь из Сильных, — подумал я, — пестрый леопард, например; он утащит куду в заросли и поужинает ею — по-царски, как подобает Сильному».

В сущности, это была моя добыча, мой ужин, но я ничего не хотел, я чувствовал себя совсем сытым. Я закрыл глаза и пожелал пестрому красавцу — Сильному — приятного аппетита.

До и после полуночи.

Может быть, 7 июня

Итак… вопрос об объекте номер три был решен директором института. Со скрипом, неохотно, но все-таки он подписал приказ. А денежные средства оторвал от двух других объектов. «Ничего, черт побери! — думал я. — Магеллан открыл свой пролив, плавая в деревянном корыте, в плоской деревянной посудине с жалкими парусами». Я пожал руку директору — крепко, с силой, а потом мне стало совестно: его рука была худой, маленькой, болезненно-холодной. Может быть, не стоило так крепко ее сжимать.

Через месяц напряженной работы буры, которые я поставил на объектах номер один и номер два, начали давать пробы. Меди в них было очень мало, но все же кое-какой ничтожный процент был. Бур — единственный бур, который сверлил землю на объекте номер три, не давал никаких хоть сколько-нибудь обнадеживающих результатов.

Наступила осень, зарядили дожди, туманы окутали вершины гор. Они сползали по склонам вниз, застилали поляны, голые почерневшие верхушки деревьев торчали, как кресты, как странные надгробия под набухших свинцовым небом. Сырость, холод, запах гнилой листвы — таким выглядел мир в эти короткие осенние дни и длинные ночи.

Мы сколотили барак — свою главную квартиру, свой штаб — в центре трех участков, на поляне, летом цветущей и веселой, окруженной могучими елями, среди которых красовались, как девочки-подростки, стройные нежные пихты. Теперь, в дождливую пору, наша поляна выглядела унылой и дикой, а пихты были похожи на девочек из сказок, которых злые мачехи выгнали из дому.

В этом бараке мы жили вдвоем с техником, специалистом по бурению. Это был парень ловкий и сильный, из тех, которые за что ни возьмутся, все делают играючи, да еще с веселой песенкой. «Ткала Донка фартуки» и «Такой, как Пена, не найдешь» — вечный репертуар и в солнечные, и в пасмурные дни. С души воротило от этой одной и той же