Степень вины - Ричард Паттерсон

Она понизила голос:

— И я чувствовала себя совершенно беззащитной. Прошел час, прежде чем он закончил, стемнело. Услышав его шаги на лестнице, я хотела бежать. Он вошел сюда, в гостиную. — Женщина помолчала. — Стоял, не говоря ни слова. Смотрел на меня проницательным взглядом, но о чем он думает, было для меня загадкой. Я не вынесла затянувшегося молчания. «Что, — спросила я, — никуда не годится?». Он не отвечал, а я казнилась: вместо того чтобы показать себя человеком тонкого, независимого ума, лепечу, как ничтожный проситель. А улыбка, которой я сопроводила свой вопрос, представилась мне особенно жалкой.

Линтон скрестила руки на груди.

— Было такое ощущение, что я обнажилась перед ним, а он даже не прикоснулся ко мне.

Терри огляделась вокруг. Был полдень, и в окно было видно, как сверкают алмазными блестками заснеженные сосны, как солнечный свет заливает зубчатые вершины гор на дальнем краю долины. Но Терри виделось иное: слепая темнота окон, замкнутое пространство гостиной, жмущееся к каминному огню, блики которого пляшут на каменных плитах и звериных шкурах. Мужчина с отблесками огня в глазах и тоненькая юная женщина, стоящие друг против друга, разделенные лишь несколькими футами.

— И что же? — спросила Терри. Марси не отрываясь смотрела на камин.

— «О, я бы не сказал, что это никуда не годится», — ответил он и слегка улыбнулся. Эта легкая улыбка придала его словам безжалостный смысл; было ясно, что ответ его относится не столько к написанному мною, сколько к тому, как жалко я пролепетала свой вопрос. — Она обернулась к Терри — глаза полны неутихающей боли. — Потом, ночью, когда я обдумывала все это, мне показалось, что он постоянно стремился сломить мою волю.

Терри вдруг почувствовала собственную беззащитность.

— И ему удалось это?

Марси молча кивнула.

— В школе, — проговорила она наконец, — прежде чем открыть для себя писательство, я постоянно угодничала. Старалась всем сделать приятное, предупредить чужое желание, из кожи лезла, чтобы получить отличную оценку. И все это — чтобы угодить другим.

Она еще помолчала.

— Своими словами Ренсом как будто перечеркнул все мое писательство, и я снова стала маленькой угодливой девочкой. Все, что я смогла выдавить из себя: «Может быть, поговорим об этом?» Это прозвучало так жалобно! Марк только ухмыльнулся. Как будто и этот разговор, и я сама были чем-то недостойным внимания. «Конечно, — ответил он, — но вначале немного вина, чтобы появилось желание об этом говорить».

Первые признаки раздражения появились в голосе рассказчицы.

— Он не скрывал своего высокомерно-покровительственного отношения. Но мне и в голову не приходило сказать ему об этом. — Она добавила с горечью: — Я наливала ему вина, как официантка, старающаяся угодить клиенту. Я снова угодничала, как когда-то. «Налей-ка и себе, — сказал он, — и сядь. Не так уж все и плохо». Это убило меня совершенно.

— Что вы почувствовали?

Марси, казалось, не слышала вопроса.

— Я не могу пить много — меня начинает тошнить, мне становится не по себе. Но в тот момент я почувствовала себя объектом насмешек. И мне захотелось избавиться от этого ощущения. — Ее медленная речь была пронизана болью. — Я села рядом с ним на диван, поставила два бокала на кофейный столик. Увидев, что я наполнила свой бокал доверху, Марк Ренсом снова ухмыльнулся.

Терри стало зябко. Минуту длилось молчание, потом Линтон продолжала:

— Он не говорил о моем сочинении, пока я не выпила один бокал и не принялась за другой. — Линтон ссутулилась. — И тогда сказал мне, что он думает.

— И что же он сказал?

— Суть не в сказанном, а в том, как он говорил — безучастно разбирал работу по косточкам, проявляя какой-то научный, а не личный, живой интерес. Но как раз живости, как я поняла из его слов, не хватало моим героям. — Писательница повернулась к Терри: — Когда хороший редактор работает с молодым автором, он или она щадит авторское самолюбие, говорит только о самом важном. А Марк Ренсом так и сыпал остротами и колкостями в мой адрес. Так не вел себя со мной ни один редактор, он был абсолютно безжалостен, разбирая эпизод за эпизодом.

Невидящим взглядом она уставилась в полированную поверхность кофейного столика.

— Время от времени, не переставая говорить, он наполнял наши бокалы. И, конечно же, я продолжала пить.

Терри заметила, как она побледнела.

— Когда он подошел к своему последнему замечанию, я сидела как парализованная — и от вина, и от унижения.

Терри почувствовала за последней фразой нечто невысказанное.

— А что это было за «последнее замечание»? — спросила она.

Марси провела ладонью по глазам.

— Что губит произведение, сказал мне Ренсом, так это вялое описание секса. Я почувствовала, что полностью оцепенела. И когда наконец смогла заговорить, было ощущение, что мой язык распух. — Вспоминая, она наклонила голову. — В основу эпизодов была положена история моей собственной любви.

Терри не нашлась, что на это ответить, и Марси продолжала:

— «А мне нравится, — сказала я ему. — Это очень узнаваемо. Оба они — интеллектуалы, и так молоды, так неопытны. Очень робко проявляют свои чувства, и достаточно умны, чтобы скрывать это». Я была в отчаянии, я почти умоляла его. «Позже в этой книге, — объясняла я, — они познают друг друга. Ведь это только начало». Кажется, эти слова его рассердили. «Такое впечатление, — возразил он, — что они боятся прогадать. Ты же знаешь, что сексом занимаются без страховых полисов». Смолкнув, он смотрел на меня долгим взглядом. «Секс, — почти прошептал он, — это всегда спонтанность, это сама опасность».

Взгляд мисс Линтон был неподвижен, как будто она всматривалась в прошлое.

— Его замечание перевернуло мое представление о происходящем. Я поняла: его занимает не моя книга, а я сама. Когда он обнял меня, комната закружилась.

Марси заговорила без всякого выражения. Как будто Ренсом вновь был готов посягнуть на нее, и она, не сумев остановить его в жизни, должна была снова переживать все это в воспоминаниях. Она говорила почти беззвучно:

— Я как будто окаменела, чувствовала себя слишком разбитой для всякого сопротивления. Потом он по-хозяйски засунул руку мне под блузку и положил два пальца на сосок.

Терри смотрела в сторону. Было легче просто слушать, не глядя собеседнице в лицо. Но, когда та заговорила снова, в голосе ее не было боли — было удивление:

— Знаете, что он сделал? Зажав сосок пальцами, ладонью другой руки схватил меня за лицо и спросил: «Ты когда-нибудь видела Лауру Чейз?»

Терри почувствовала, что ее знобит, потом озноб незаметно прошел. Когда Линтон заговорила снова, она молча смотрела в пол.

— С вами все в порядке? — спросила Марси.

Тот же самый вопрос задавала Терри Мария Карелли; в какой же момент, подумалось ей, она не смогла сохранить позицию стороннего наблюдателя? Она почувствовала себя такой же хрупкой, как и эта женщина.

— Не в этом дело, — тихо ответила она. — До меня доходит смысл происходившего, и я начинаю ощущать себя эгоисткой. Это ваша боль, не моя. А ведь я прошу вас открыться всему миру.

— Не обвиняйте себя в эгоизме. Вы в состоянии почувствовать. Поэтому-то я откровенна с вами.

Ты излишне доверчива ко мне, подумала Терри. Сказав себе, что забудет обо всем, кроме юридической стороны дела, она вернула Марси к рассказу:

— Итак, он спросил вас о Лауре Чейз.

Та продолжала смотреть на нее, во взгляде появилась отчужденность. Она кивнула, качнулась всем телом, на мгновение закрыла глаза.

— Когда он сказал так, я вздрогнула. Была совершенно растеряна — как будто тот, кого я считала просто человеком со странностями, оказался вдруг сумасшедшим.

Линтон открыла глаза.

— Может быть, подействовала обстановка — огонь, каменный пол, голова лося на стене. Я вдруг почувствовала, что нахожусь во власти кого-то дикого, первобытного. Все было как в кошмарном сне, и в то же время я сохраняла ясность мысли. Осознавала его безумие и то, что все это мне вовсе не снится. Потом его пальцы сжали мне сосок.

Она отвернулась к пустому камину.

— Это произошло, когда я рванулась от него. Его глаза расширились. Он все смотрел на меня, а потом улыбнулся. — Женщина зябко передернула плечами. — Это было как раз то, что ему было нужно. Как будто я подыграла ему. Потом он ударил меня. Моя голова дернулась, я упала на подлокотник дивана. В глазах блеснул желтый огонь, я почувствовала кровь во рту. Он встал надо мной на колени, ждал, когда я открою глаза. Разорвал на мне блузку. — Ее голос упал. — Кажется, ему было мало того, что я чувствовала его. Ему надо было, чтобы я его видела. «Еще раз ударить?» — тихо спросил он. Я не могла ни говорить, ни двигаться. Только покачала головой. «Тогда открой грудь, — велел он. — И не закрывай глаза». Бюстгальтер расстегивался сзади. Расстегивать было трудно. Пальцы не слушались.