Степень вины - Ричард Паттерсон

— Спасибо, — сказала Терри, — я рада, что вы откликнулись.

Марси Линтон посмотрела на свои ботинки, как бы желая убедиться, что в них можно ходить по снегу.

— Вы когда-нибудь писали? — спросила она и подняла глаза на Терри. — Знаю, это звучит глупо и в какой-то степени снобистски, но мне кажется, что большинство писателей, представляя себе чувства других, всегда в какой-то степени сопереживают. Вы так точно описали мои ощущения, что мне показалось — ко мне обращается моя старая знакомая.

Терри покачала головой:

— Я никогда не писала — даже не представляю, как начать. — Она посмотрела на Марси с удивлением. — Не ожидала, что вы, такая юная, так много успели написать.

— Мне двадцать восемь. — Та наклонила голову. — А вам?

— Двадцать девять.

Марси окинула ее оценивающим взглядом, потом промолвила:

— Всякий раз, когда я пыталась представить себе, как рассказываю об этом, мне виделся белый полисмен с пустым лицом, жестоким, как на ацтекских рельефах. — Она помолчала. — Наверное, он представлялся мне похожим на Ренсома.

Терри внимательно разглядывала ее. Марси Линтон умела выразить словами свои чувства, и Терри непроизвольно прониклась к ней уважением и симпатией. Они все еще стояли на улице, как будто медлили, не спешили шагнуть в историю этой худенькой женщины, всю боль которой даже она сама не могла выразить словами.

— Не найдется ли у вас кофе? — спросила Терри. — Я продрогла.

— О, конечно. — В голосе Марси было раскаяние. — Входите.

Внутри не было той простоты, которая представлялась Терри: пол, тщательно выложенный каменными плитами разной величины и формы, мраморный камин, высокие потолки, широкие оконные рамы, как бы обрамляющие горы. На полу разбросаны звериные шкуры, шкуры и над камином, лосиная голова высовывалась из стены.

Хозяйка проследила за взглядом гостьи.

— Их убил мой дядя, — пояснила она. — Я не могу здесь работать.

Терри кивнула:

— А я не могу себе представить, как можно охотиться. Или даже иметь ружье.

Марси посмотрела на лося:

— Нет, у меня теперь есть ружье. Но для другого.

Терри помолчала, не зная, что сказать, и спросила наконец:

— Здесь вы из-за лыж?

— Нет. — Говорившая не обернулась. — Я приезжала сюда ради тишины и спокойствия.

Печаль и даже тоску потери уловила Терри в голосе женщины. Та пожала плечами — как бы в ответ на свои собственные невысказанные мысли.

— Вы кофе с чем будете пить?

Терри вспомнила Мелиссу Раппапорт, которая, чтобы оттянуть разговор о Марке Ренсоме, вызвалась варить кофе. Даже здесь, где Ренсом побывал лишь однажды, Терри чувствовала его незримое присутствие, нарушающее покой этого дома, заставляющее Марси Линтон хранить у себя ружье.

— Ни с чем, просто черный. Спасибо.

Хозяйка исчезла.

Терри села на диван за тяжелый дубовый кофейный столик. На его нижней полке лежали два тома поэзии, массивная книга об импрессионистах и альбом фотографий Джорджии О'Киф[30], выполненных Стиглицем,[31] среди них — несколько фотографий, где она позировала обнаженной. Книги, несущие в себе городскую изнеженность с налетом женской чувственности, должны были смягчить суровый мужской интерьер комнаты.

Вернувшись, Марси говорила суше, деловым тоном. В ее голосе не было ничего от раппапортовской горестной иронии интеллектуалки; рассказывая, она как будто разбирала завалы памяти в поисках ключа к происшедшему. Протянув кружку Терри, она села в массивное кресло напротив.

— Итак, — спросила она, — я должна буду давать показания?

— Только если захотите. — Подумав, Терри добавила: — Мы не можем заставить вас.

Ее собеседница размышляла над сказанным. Наконец подытожила:

— Но единственная возможность помочь — это выступить свидетелем. — Голос был размеренным и приглушенным.

— Да, — ответила Терри, — к сожалению, только так.

Марси кивнула, кивнула своим мыслям; было впечатление, что этим молчаливым жестом она утверждает истину в собственном сознании.

— На открытом процессе?

— Если судья Мастерс найдет, что это действительно имеет отношение к попытке Ренсома изнасиловать Марию Карелли. — Терри помолчала. — Если она намерена прекратить дело, тогда дача показаний, конечно, будет публичной — это в ее собственных интересах. Чтобы не было обвинений в пристрастности женщины-судьи.

Марси медленно потягивала кофе.

— Мне кажется, на судью так давят…

Фраза прозвучала устало, как будто сама мысль о том, что на кого-то оказывается слишком большое давление, лишала ее мужества.

Терри впервые натолкнулась на новеллы Марси Линтон, листая «Нью-йоркер» в приемной акушерки; герои Линтон тратили больше времени на размышления, открывать ли дверь собственной квартиры, чем на все свои дела за этой дверью. Терри, отдававшая должное способности автора тонко чувствовать жизнь, считала, что робость и нерешительность ее героев оказывают пагубное воздействие на читателя — у нее было ощущение, что это чтение и ее лишает сил. Более того, глядя на писательницу сейчас, Терри чувствовала, что каким-то образом внутреннее состояние Линтон влияет и на нее, Терри, и она не вправе противиться этому.

— Давление испытывают все, кто участвует в процессе, — отозвалась наконец Терри. — И на вас тоже будет давление. У каждого в зале суда свои собственные интересы, и каждый готов бороться за них. Как и Крис, мой босс.

Она задумалась.

И Крис, пожалуй, больше всех.

Собеседница смотрела в пол.

— Как узнать, что делать в этой ситуации.

За этой откровенной фразой Терри почувствовала совершенно полное одиночество.

— Вы полагаете, — осторожно спросила она, — что мы могли бы обсудить это?

Та подняла на нее глаза:

— Ну а если я откажусь выступить свидетелем?

— Тогда все останется между нами. — Терри помолчала. — Останется в моей душе, как и все, что касается только меня. О чем я никогда ни с кем не говорю.

Марси Линтон изучала, казалось, лицо гостьи. Потом сказала просто:

— Давайте я расскажу вам, как все было.

И почему, подумала Терри, ты решилась на это.

Она сделала глубокий вдох, кивнула и, продолжая пить кофе, смотрела на сидевшую напротив женщину поверх кружки.

— Мне было двадцать четыре, — начала Марси, — за три года до этого я закончила Барнард[32]. Приехала сюда, чтобы писать роман, который надеюсь закончить только сейчас.

У последней фразы — горестный подтекст, подумала Терри. И поинтересовалась:

— А о чем он? Или это глупый вопрос?

— Не глупый — трудный. — Женщина снова принялась разглядывать свои ботинки. — Наверное, мое призвание — писать рассказы, а не романы. Некоторые просто не могут делать и то и другое. — Она подняла взгляд на Терри. — Марк Ренсом, конечно, мог…

Терри наблюдала. За внешним спокойствием собеседницы угадывалось внутреннее напряжение.

— Вы восхищались им?

— Как романистом — да. Наше восприятие жизни было совершенно разным, убеждения также не совпадали. Но во всех своих произведениях Ренсом — удивительный рассказчик, мастерски создающий характеры. Его герои, по крайней мере герои-мужчины, как будто из плоти и крови — он делал их такими, что на тысяче страниц они борются, дышат, дрожат от негодования, ярости, радости. — Марси покачала головой. — Мы совсем не походили друг на друга. Я думаю, подобного ему не было.

— Как вы встретились?

— На писательской конференции. — Голос ее сделался спокоен. — Я приурочила к своему приезду в Аспен два события — начало работы над романом и встречу с Марком Ренсомом.

Терри была озадачена.

— Вы собирались провести с ним какое-то время? — Увидев обиду в глазах Марси, поспешно проговорила: — Я имею в виду, что у человека типа Ренсома могли здесь быть друзья, люди, старающиеся обратить на себя его внимание, мечтающие, например, пообедать с ним.

Лицо писательницы озарилось гордостью.

— К тому времени у меня уже была публикация в «Нью-йоркере». Мои произведения знали. — Тихо, как бы про себя, она добавила: — Молодые литераторы не умеют правильно оценить свои возможности. Если бы умели, они никогда ничего не написали бы.

— Марк Ренсом знал ваши произведения?

— Он знал о них. — Голос Марси сделался еще тише. — Перед конференцией Дейвид Уайтли, мой редактор, сам позвонил Марку Ренсому. Чтобы попросить его «позаботиться обо мне».

Терри попыталась представить себе попечительство Марка Ренсома об изысканных творениях Марси Линтон — это было бы похоже на интерес Ван Гога к японской акварели.

Линтон отвернулась.

— Дейвид — очень милый человек. Когда на его вопрос, снизошел ли до меня Марк, я ответила утвердительно, он буквально просиял.