Степень вины - Ричард Паттерсон

Линтон отвернулась.

— Дейвид — очень милый человек. Когда на его вопрос, снизошел ли до меня Марк, я ответила утвердительно, он буквально просиял.

И снова, подумала Терри, за немногими фразами ясно вырисовывается ситуация: замкнутый литературный мирок, куда стремится Марси Линтон; простодушие ее благодетеля; ее желание добиться признания; ее боязнь лишиться дружбы и страх дурной славы, выступи она с обвинением Марка Ренсома в изнасиловании. При всей специфичности ситуации писательница оказалась перед обычной дилеммой женщины, изнасилованной респектабельным мужчиной, — будь то в маленьком городке, в университете или после официального приема. Вдруг Терри почувствовала себя униженной и оскорбленной.

— Что с вами? — спросила хозяйка.

Терри стряхнула с себя оцепенение:

— Синдром сопереживания, я думаю. Мне представился тот благодетель, белобрысый редактор, так польщенный тем, что Марк выполнил его просьбу. И то, как одиноко вам тогда было.

— У Дейвида волосы черные, и он слишком худой, чтобы походить на благодетеля. Но чувствовала я себя действительно очень одиноко. Утром, когда я встретила Дейвида, у меня были разбиты губы, внутри все болело. — Она смолкла, глядя на свои колени. — Когда Ренсом сделал это со мной, я была девушкой строгих правил.

Терри непроизвольно скрестила руки на груди. Тихо спросила:

— Как это произошло?

Марси кивнула слегка; этот малозаметный кивок, не имея, по-видимому, никакого отношения к вопросу Терри, предназначался ее собственным мыслям.

— Я так гордилась, — негромко произнесла она, — тем, что в двадцать три опубликовалась. Думала: мои произведения столь незаурядны, что сам Марк Ренсом захочет прочитать их.

Как и ее герои, подумала Терри, Марси Линтон сама создает проблему двери, которая оказывается незапертой. Она ждала, гадая о том, что́ в сдержанности собеседницы от ее характера, а что — результат надругательства Ренсома. Та молчала, и тогда Терри спросила:

— Когда вы встретились в первый раз?

Марси казалась погруженной в свои воспоминания.

— Это было в последний вечер конференции, — ответила она. — В баре фешенебельного, по местным понятиям, отеля «Маленькая Нелл», битком набитого писателями, энтузиастками зимнего спорта и поджарыми мужчинами в лыжных костюмах. Но его я узнала сразу — по густому голосу и, конечно же, по рыжим волосам. Когда я представилась Марку, а он улыбнулся мне как старой знакомой, я была глубоко тронута. «Марси Линтон, — сказал он, — самая знаменитая двадцатичетырехлетняя писательница со времен Сильвии Плат[33]. Дейвид Уайтли говорит, что вы почитаете мне свои новеллы. — Он ухмыльнулся. — Одни только новеллы».

Марси помолчала, как будто стыдясь своей прежней наивности и не решаясь в ней признаться.

— Достигнув кое-чего в литературе, я не вполне осознаю свой социальный статус — наверное, из-за того, что я натура созерцательная, не прагматичная. Но в тот момент, когда Марк пожимал мне руку, у меня появилось ощущение причастности к миру уверенных в себе людей — безоглядно уверенных, почти нахальных. Мне показалось вполне закономерным, что самый знаменитый писатель Америки интересуется мной. «Наверное, читать новеллы не придется, — ответила я. — Я только что начала писать свой первый роман». «Очень хорошо, — подхватил он. — Новелла по сравнению с романом, как изюм по сравнению с вином: героев можно либо засушить, либо позволить им дышать полной грудью. — Он расхохотался. — Не знаю, как вам моя метафора, но именно так я чувствую». «Позволю им дышать. — Я тоже засмеялась. — Надеюсь, от этого у них не будет головокружения».

Она замолчала и, видимо, перенеслась мысленно от себя прежней — 24-летней, экзальтированной — к теперешней осторожной женщине, которая сидела рядом с Терри.

— Стараясь разобраться в себе, — со спокойной иронией проговорила она, — начинаю понимать, из-за чего я никогда не рассказывала об этом. Больно вспоминать собственную глупую браваду.

— А что было потом?

Рассказчица провела кончиком пальца по запястью, будто для того, чтобы убедиться — на месте ли старый шрам. Теперь она говорила так, будто ее постоянно сдерживал некий внутренний цензор:

— Какое-то мгновение Марк смотрел на меня. «Если вы только что начали, — сказал он мне, — я готов подождать». Он потягивал вино и вдруг, как будто новая мысль пришла ему в голову, спросил: «А не принесли ли вы с собой несколько страниц?» Боже мой, я решила, что он хочет прочитать их. Я была испугана и взволнована — больше, пожалуй, взволнована. «Мне нет необходимости приносить их с собой, — ответила я. — Они здесь, поскольку я здесь живу. Живу в полном одиночестве и буду так жить, пока не закончу роман». — Задумчиво и тихо Марси добавила: — Мне хотелось сказать, что ради работы над романом я стала затворницей. Но понять можно было иначе — как предложение уйти из отеля, подальше от глаз всех прочих, туда, где свобода ничем не ограничена, и что я готова ради него на все.

В толстом вязаном свитере она казалась особенно хрупкой.

— У него заблестели глаза. Я еще подумала: старый писатель оживился в присутствии молодого, ему приятна встреча с человеком одной с ним породы. Ренсом сказал чрезвычайно любезно: «Мне бы хотелось почитать». Помнится, я вообразила тогда: Марк Ренсом говорит так, потому что восхищен женщиной-писательницей. — Марси покачала головой. — Я была из тех самовлюбленных молодых людей, которым уже сказали, что они талантливы, но которым еще предстоит узнать, что талант их не безграничен. И потому мне уже представлялись блестящие приемы, восторженные статьи в «Таймс» и «Нью-Йорк ревью», большая писательская дружба, которая начнется с этой встречи. Моя известность.

В ее голосе, мягком и ясном, слышалось презрение к себе.

— Боже мой, как глупа я была, как восторженна, как не похожа на людей, о которых собиралась писать! Стыдно вспомнить.

— Ну почему? — возразила Терри. — Это же так естественно — мечтать.

— Конечно. Но сохраняя при этом ясную голову. И не приписывая другому то, чего нет и в помине.

— Но это вполне нормально: брать пример со старшего, стремиться походить на него, желать сближения с ним. Правда, в случае с женщиной могут быть особые проблемы. Может статься, что мужчина, которому бы готовы довериться, в мыслях уже раздевает вас.

Марси взглянула на нее:

— Мы обязаны знать о таких вещах. И никогда не забывать о них. А вот я забыла.

— Однако за такую забывчивость, — тихо промолвила Терри, — нельзя карать изнасилованием.

Собеседница медленно покачала головой; и снова было ощущение, что жест этот относится к ее невысказанным мыслям.

— Я предложила встретиться на следующее утро, за завтраком. «Не беспокойтесь, — ответил он. — Я хочу освоиться на местности. Почему бы вам не остаться дома — а я разыщу вас?» Это выглядело как небольшое приключение. Игра, так сказать.

— На следующий день, — продолжала вспоминать Марси, — я была так взволнована, что едва могла работать. Выставила все бутылки с вином, какие у меня были, чтобы Марк мог выбрать, нарезала сыр и завернула в целлофан, чтобы не суетиться, не нервничать, когда он придет. Каждые полчаса вставала из-за стола, смотрела — не появился ли его автомобиль. Ждать было невыносимо, и я уже готова была позвонить ему. В четыре тридцать, когда я наконец смогла погрузиться в работу, в дверь постучали. Это был Марк Ренсом. Он привез из города суси[34] и бутылку дорогого вина. «Все по порядку, — сказал он. — Положи это в холодильник и покажи мне место, где я могу спокойно читать».

Марси непроизвольно посмотрела наверх.

— Я отвела его в студию. Туда, где писала. Приготовила для него пятьдесят страниц. Свеженькие, чистенькие — текст, который несколько раз переделывала. Лучшее, на что была способна.

Погруженная в воспоминания, она говорила вяло.

— Он уселся в мое кресло, поставил локти на стол, взмахом руки удалил меня. И, казалось, с головой ушел в рукопись. — Упавшим голосом она закончила: — Помнится, я решила, что он хочет познакомиться с моим творчеством. Узнать меня поближе.

Странно слушать Марси Линтон, подумала Терри, если раньше доводилось читать ее беллетристику. В устном рассказе, как и на страницах своих произведений, она не стремится к откровенности: о страданиях говорит косвенно, речь полна недомолвок и намеков.

— И вы почувствовали, что он заинтересовался, — предположила Терри.

Рассказчица взглянула на нее.

— Я почувствовала, — тем же голосом сказала она, — что открылась ему совершенно.

Она отвернулась к камину.

— Я спустилась вниз, сюда, постаралась чем-то занять себя. Открыла бутылку вина, которую он принес, — какой был аромат! Затопила камин. Но занимало меня все время только одно: как он примет мою работу. У нас, писателей, есть одно преимущество: мы избавлены от ужаса или экстаза, что испытывает, допустим, певец, выходя на сцену. Но в тот момент я была как бы на месте певца и моей публикой был Марк Ренсом.