Второй сын - Эми Хармон

руку и дернул за цепь, отрывая амулет от ее обожженной кожи. Он поднял ее руку, держа за запястье, и показал своим жаждавшим крови подданным звезду у нее на ладони. Перед глазами у нее все поплыло, колени подогнулись, и на миг она повисла у него на руке – так же, как Арвин. Так же, как его королевский амулет.

– Вот он, твой знак. А теперь… начнем состязания, – рявкнул Банрууд и бросил ее на руки Лотгара.

17 выстрелов

Мастер Айво чертил руны, облегчавшие боль и способствовавшие заживлению. Но вовсе не боль ввергала Гислу в исступление и сводила с ума. Ее ладонь стала зиявшей, мокнувшей раной. Но мучили ее другие раны, которые верховный хранитель никак не мог залечить.

Он не потребовал от нее объяснений. Он словно сам обо всем знал. Когда Гисла спросила, проследит ли он, чтобы с хранителем Арвином все было благополучно, он лишь кивнул и пообещал, что так и поступит. Но, когда он чертил руны, руки его дрожали, и, хотя перед храмом уже выстроились очереди паломников, желавших увидеть хранителей, он велел никого не впускать и выставил стражу у каждой двери.

– Сегодня не будет больше благословений и отпущения грехов. Хранители и дочери останутся в храме, пока не завершится турнир и его участники не покинут гору.

Зато объяснений потребовали Тень и дочери храма. Когда Гисла пропала, Элейн подняла на ноги весь храм. Пока Гисле обрабатывали рану, пока Тень омывала ей ноги и лицо, а Башти расчесывала волосы, они не задавали вопросов. Но, когда Гисла поднялась по ступеням в спальню дочерей, надела чистую ночную рубашку и улеглась в постель, они обступили ее кровать.

– Кто тебя увел, Лиис? – спросила Далис и провела ладошкой по ее лбу.

– Ты сбежала? – спросила Юлия.

– Я много раз сбегала, но всегда возвращалась, – призналась Башти.

– Если ты не покидала гору, значит, это был не побег, – отрезала Юлия.

– То был слепой лучник, Лиис? Я видела его на площади. Когда ты заметила его в первый день турнира, я думала, ты лишишься чувств, – мягко сказала Элейн.

Элейн была очень наблюдательна, но от ее слов в животе у Гислы все всколыхнулось, а сердце неистово забилось. Раз Элейн это заметила, другие тоже могли заметить. Ей стало так страшно за Хёда, что она не смогла вымолвить ни слова и лишь часто дышала.

– Слепой лучник? – ахнула Юлия. – Он хорош? Почему я о нем не слышала?

– Он пришел со своим учителем и просил, чтобы ему позволили стать послушником, – сказала Тень, не сводя с Гислы пристального взгляда своих светлых, словно омытых дождем глаз. – Его отослали.

– Он лучник… и при этом слепой? – бормотала Юлия. – И его отослали? Почему? Разве нам нельзя видеть, как он стреляет?

– Юлия, – вздохнула Элейн. – Дело вовсе не в том, как он стреляет из лука.

– Его отослали, потому что в храм больше не принимают послушников-мужчин. Храм должен оставаться святилищем для дочерей. Айво говорит, прибудут новые дочери, – тихо сказала Тень.

– Куда ты ходила, Лиис? – спросила Элейн.

– Я хотела побыть одна, – прошептала Гисла, повернулась на бок и закрыла глаза.

Ее сестры смолки, но никуда не ушли, а когда она проснулась посреди ночи от того, что ее рука словно билась в агонии, Тень принялась чертить для нее руны, желая утишить боль, а Башти стала петь всем колыбельные песни Сонгров.

Спустя три ночи за ней послал король, но мастер Айво отправил стража назад ни с чем. Гисла слышала крики и шум, доносившиеся из коридоров храма.

– Ей нехорошо, – сказал Айво.

Страж вернулся, дрожа от страха, и передал верховному хранителю, что король угрожал послать в храм сотню воинов и те заберут девчонку, если ее немедленно не приведут в тронный зал.

– Верховный хранитель, он мучается от боли. С самого турнира. Ему не дают покоя головные боли.

– Она мучается от боли. Передай королю, что ей не дает покоя ожог на ладони.

Гисла поднялась и оделась. Отказывать королю не имело смысла. В ответ он мог лишь причинить страдания тем, кто не мог ему помочь.

– Не ходи, Лиис, – послышался в темноте голос Юлии.

– Он плохой человек, – шепнула Далис.

Гисла не ответила им и, надев лиловый балахон, выскользнула из комнаты, но, уже свернув в коридор, услышала за спиной голос Башти:

– Почему она это делает?

– Потому что она нас любит.

На мгновение Гисла застыла от удивления. Юлия всегда вела себя так, словно совсем ее не понимала. Она вернулась обратно в спальню, к четырем своим сестрам, ничем не заслужившим ее молчание.

Они глядели на нее, не понимая, зачем она вернулась. В их глазах читалась тревога, а длинные волосы – такие разные и по цвету, и по фактуре – покрывали им плечи, словно новые платья, которые им так полюбились. В их жизни было так мало развлечений, а из‐за нее им пришлось пропустить и схватку, и пир в конце турнира – единственные празднества, на которых им разрешалось бывать.

– Я… действительно вас люблю, – сказала она. А потом развернулась и двинулась вниз, по лестнице, к королю, которого совсем не любила.

* * *

Хёд ждал на развилке, где расходились дороги, уводившие в Лиок и в Адьяр. Он прождал весь день и весь вечер, вслушиваясь в грохот телег и цокот копыт, пока крестьяне и воины Сейлока расходились по домам, покинув Храмовую гору.

Одни болтали, другие едва переставляли ноги, до полусмерти напившись на пиру. Он слушал их усталые разговоры и ждал, когда появится Арвин, боясь, что ему, несмотря на угрозы Дагмара, придется вернуться обратно на гору и увести своего учителя.

Воины из Адьяра выиграли в схватке – то была первая победа молодого ярла, – и потому жители Адьяра расходились последними и были пьянее других. К Хёду приближалась группка из семи человек – шесть мужчин, одна женщина: они громко болтали все время, пока спускались по склону и пока шли мимо того самого места, где он ждал Арвина, укрывшись от любопытных глаз.

– Самое время было ему победить. Он стал ярлом в семнадцать лет.

– Семнадцать тостов за Айдана из Адьяра!

– Я семнадцать раз выпил за Адьяр! – выкрикнул один из крестьян и оглушительно рыгнул.

Хёд, сидевший под деревом неподалеку, скривился от долетевшего до него запаха отрыжки: крестьянин явно не пренебрег солониной и бараньими ребрышками на пиру после турнира.

– Мне будто семнадцать раз стрельнули прямо в череп, – пробормотал другой крестьянин. – Лучше бы ты связал меня и выпорол за то,