Второй сын - Эми Хармон

кружа по святилищу, вслушиваясь в каждый стон, в каждый скрип полов, в каждый шепот ветра за высокими разноцветными окнами храма. Она не знала, догорели ли свечи, но по‐прежнему чувствовала запах благовоний.

Идея пришла ей в голову гораздо позже, лишь когда тьма и страх лишили ее последних сил и она разразилась рыданиями. Размотав повязку, она поднесла левую ладонь к глазам. От соленых слез раны заныли, но она запела, не убирая руки:

Плачь, плачь, дитя, плачь,

Пусть боль уйдет прочь из глаз.

Пусть слезы гонят ее прочь,

Плачь, пока не затянутся раны.

Слезы полились сильнее, и боль на мгновение усилилась, но потом руна начала закрываться под звуки песни, и тьма медленно отступила.

Когда перед самым рассветом Гисла легла в свою постель, к ней уже полностью вернулось зрение, а рана на ладони зарубцевалась. В ту ночь она поклялась себе никогда больше не проверять действие рун. Слепой бог наконец дал ей ответ.

18 заклинаний

Арвин поправлялся очень медленно. У него были сломаны ребра, а сердце ослабело – или, быть может, ослабели ребра, а сломано было сердце. А еще он стал совсем другим человеком – перепуганным, потрясенным, потерянным.

– Мы не сдадимся, Хёд. Мы не сдадимся, – стонал он, и Хёду не давала покоя мысль о том, ощущала ли Гисла, когда он прежде говорил ей эти слова, ту же ярость, что наполняла теперь его грудь.

Долгие месяцы он выхаживал Арвина, и дни сливались с ночами, пока он совсем не утратил чувства времени. Арвин чаще спал, чем бодрствовал, и был так болен и слаб, что Хёд боялся оставить его, боялся, что иначе учителя поглотит великая бездна.

Гисла не давала о себе знать – так же, как после их первой разлуки, и он не находил себе места от страха за нее, от тоски по ее голосу. Он утешал себя воспоминанием о ее ровном сердцебиении, которое слышал на Храмовой горе, перед тем как отыскал Арвина. Что бы ни болтали люди из Адьяра, но, когда он нес Арвина вниз, с горы, она была в храме, живая и невредимая.

Он мало спал, а когда наконец изнурение брало верх и он засыпал на несколько часов кряду, то потом вскакивал в ужасе, боясь, что Арвин звал его или что Гисла ему пела, а он их не слышал, ибо сон его был слишком крепок. Он очерчивал кровью руну у себя на ладони, пытался вынудить Гислу ответить ему, но ответа не было – он не чувствовал ни прежнего жжения под кожей, ни покалывания в пальцах. Песен тоже не было. Казалось, их связь оборвалась безвозвратно.

Он так отчаянно желал узнать, что с ней стало, что начертил на ладонях руну поиска, но та показала ему лишь тьму. Руна не могла подарить ему зрение, а звуки, которые он услышал, исказились из‐за расстояния и постороннего шума. То, что он принял за голос, певший песню, на деле могло быть щебетом птиц на колокольне.

Однажды ночью он уснул в кресле у ложа Арвина и проснулся от того, что учитель стонал и тянул его за руку.

– Я подвел тебя, Хёд, – прошептал он, и Хёд услышал, что он плачет.

Высвободив руку, он проверил, нет ли у Арвина жара. Лоб у учителя был теплым, но не слишком, и Хёд прижал к его губам флягу с водой, отер ему губы. У Арвина по щекам катились теплые слезы. Их он тоже вытер.

– Я подвел тебя, Хёд, – снова сказал Арвин и взял его за руку.

На этот раз Хёд не стал высвобождать свои пальцы и откинулся на спинку кресла. Он чувствовал, что Арвин хочет поговорить.

– Ты меня не подвел. Ты единственный родной для меня человек. Все эти годы ты заботился обо мне.

– Они нас подвели.

– Кто они, учитель? – Но он и сам знал ответ на свой вопрос. Приходя в сознание, Арвин говорил только об этом.

– Хранители Сейлока. Могущественные хранители Сейлока. Они всех нас подвели, – прошептал Арвин. – Подвели моего мальчика. – Он поднес руку Хёда к губам и, заливаясь слезами, запечатлел поцелуй у него на ладони.

Этот жест Хёд помнил с детства: так Арвин прежде показывал ему, что гордится его успехами. Уже много лет Арвин не целовал Хёду руку – но в последнее время он все чаще погружался в прошлое, все больше терял связь с настоящим.

Вдруг губы Арвина замерли, и он, отстранившись, принялся водить пальцами по ладони Хёда, снова и снова, словно потирая кроличью лапку или моля о помощи скалу.

– У тебя на ладони руна, – ахнул он. – Это духовная руна.

Хёд вздохнул. Он сам был так слаб, что не сумел придумать для Арвина никаких объяснений.

– Да, учитель, – только и сказал он. – Ты прав.

Он попытался было убрать руку, но Арвин вцепился в нее, притянул ближе к лицу, прижался к руне правым глазом – подобно Одину, опустившему глаз в источник Мимира в обмен на мудрость рун.

– Возьми мои слезы вместо крови, покажи мне другую свою половину, – взмолился Арвин.

Хёд не стал его останавливать, не забрал ладонь из его дрожавших пальцев. Учитель просил руну о том же, о чем просил он сам, день за днем, в надежде услышать биение сердца Гислы, почувствовать, что она там, на другом конце.

– Ничего нет, – сказал Арвин. – Я вижу лишь шрамы.

– Да… ничего нет, – повторил Хёд упавшим голосом.

– Но это запрещено. Разве я не учил тебя? Запрещено! Что, если бы ее увидел верховный хранитель?

Хёд встал и вымыл руки. От его кожи пахло дыханием Арвина – кислым, болезненным. Говорить было больше не о чем.

– Теперь она ведьма при короле, – прошипел Арвин.

Хёд замер, едва сдерживая ярость, сжимая мокрые кулаки.

– Кто, Арвин?

– Гисла из Сонгров. Девчонка, что тебе пела. Теперь она поет королю. Она его заморочила. Он не в своем уме. Наш король безумен, но хранители все равно держат его на троне. Они держат его на троне и забивают храм дочерями.

– Что ты знаешь о Гисле? – перебил его Хёд, стараясь говорить спокойно. Он отвернулся от учителя и вытер руки.

– Теперь она ведьма при короле, – повторил Арвин. – Он ее пометил.

– Пометил? Как?

– Она станет новой королевой. Я это видел.

– Ты видел? – То была старая уловка. Устав от расспросов Хёда, Арвин всегда говорил, что что‐нибудь «видел».

Хёда это ужасно злило – быть может, потому