Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

– идеальное состояние мира, открытое звучаниям, шумам, крикам, она способна всех их впитать. Достоевский пытался сосредоточиться именно на развитии у себя чувства тишины, на искусстве слышать… Только полная или абсолютная тишина, чьи границы мы сразу же постигаем, способна открыть Реальность. Иначе говоря, мы не видим, а слышим то, что делает нас живыми человеческими существами[244]. Сначала слышим, потому слушаем…

3. Врата и двери. Приход Мессии

В легенде о «Великом Инквизиторе» (поэма, сочиненная Иваном Карамазовым) формулируется то, что относится к Закону, а он противостоит спасению и благодати – Иисусу Христу. Закон человеческий исполняется посредством единства действия трех сил: тайны, чуда и авторитета. Приход Мессии отменяет Закон, более того, любое слово, Им произнесенное, даже просто звучание голоса сразу же отменит прежний Закон, и инквизитор умоляет Его молчать, ничего не говорить[245]. Принуждая к молчанию, он снимает сам вопрос о другой Речи, Истине и Спасении. Близкое общение, которое содержит в себе и момент встречи, и элементы так и не состоявшегося диалога (по сути, монологического), и, наконец, грандиозного Скандала, апокалиптического по размаху. Ситуация полностью перевернута: Мессия не должен войти в мир, Его пришествие не должно состояться. В этой сцене роль привратника исполняет Великий Инквизитор, он говорит о тех причинах, которые не допускают новое Пришествие, и к которым должен прислушаться Мессия. Войти во Врата – это объявить себя миру, ведь это врата Мессии. Мессия не может прийти в мир, поскольку мир в лице первосвященника его отвергает, а точнее, приход его возможен лишь тогда, когда те, кто ожидают Пришествия, будут действительно готовы к нему, когда власть Великого Инквизитора станет бессильной перед верой. Пока же вера слабых не в силах противостоять силе мирского могущества, которой располагает Инквизитор. Власть Великого Инквизитора выше человеческого Закона, он – земной эквивалент Иисуса Христа и поэтому в Нем не нуждается.

Подобная парадоксальная ситуация была представлена Ф. Кафкой в притче «Перед Законом» и романе «Процесс»[246]. Закон – это врата, которые всегда открыты, мы можем войти, но почему-то не входим, хотя и предполагаем, что Закон настолько универсален и открыт, что «войти» может каждый[247]. То, что врата открыты, но в них нельзя войти, говорит лишь о том, что Закон нельзя изменить толкованием. Все толкования ни в коей мере не опровергают Закон, скорее напротив. Конечно, слово «войти» имеет совершенно иной смысл, чем толкование буквы Закона. Ведь войти – это отменить Закон. Тот же, кто входит, не одинокий проситель и не народ, а Мессия; тот, кому дозволено войти, никогда не войдет, но тот, кто входит, не ожидая разрешения, отменяет Закон. Поэтому нет никакого противоречия между тем, что перед нами открытые врата (из которых начинает пробиваться яркое благостное свечение) и нельзя войти, и той ложной целью, что нужно обязательно войти.

Но врата – не двери[248]. Как только мы допускаем подобное различие, мы сразу попадаем в скрытое взаимодействие двух кафкианских архитектур: архитектуры Закона, сакральной, и Суда, не ограниченного ничем мирского, обыденного пространства. Подкрепить различие можно архаической символикой «Врат небесных»[249]. Здание Суда в «Процессе» – метафора всего имперского судопроизводства. В то мгновение, когда двери вдруг оказываются местом теофании, местом вхождения в мир сакрального, они уже врата. Отсюда значение других сакральных элементов, входящих в архитектуру потенциальной двери: порог, «узкие врата», «врата Рая», мост, лестница. Важнейший момент – момент перехода – место разрыва и связи между двумя мирами. В этом парадоксальность перехода, ибо, разделяя, он связывает. Ошибка просителя в том, что он посчитал, что у Закона есть двери, в которые можно постучаться, а потом войти, чтобы подать жалобу или ходатайство. На самом деле архитектура Закона допускает только врата, то, что всегда открыто и поэтому не может ни открываться, ни закрываться, но в которые нельзя войти. В то время как архитектура Суда – это архитектура не внешняя, парадная, несущая на себе образ Закона (лик Мессии или Деспота), а внутренняя, жилая, «плотно населенная», где двери закрываются и открываются, внося неожиданные изменения в маршрут Йозефа К. Стук в дверь – специальный символ у Кафки, означающий «закрытую дверь» (а ее не должно быть), стук указывает на то, что двери открываются/закрываются, но нет двери, которая была бы открыта, а войти было бы нельзя. Просители или случайные прохожие стучат в двери (или ворота), требуя объяснений и справедливого приговора; Другие, как герой рассказа «Блюмфельд, пожилой холостяк» страдают от стука[250]. Чрезвычайно показателен рассказ «Стук в ворота», где случайный стук в чужие ворота приводит к началу следствия и возможному осуждению стучавшего. Нельзя стучать в ту дверь, которая не может быть открыта для тебя, но не следует стучать и в те двери, которые все время открыты, причем открыты не только для тебя, а для всех. Йозеф К. все же пытается стучать в двери, не переставая удивляться тому, что стучать не нужно, а следует просто войти. Архитектуру той же деревни из романа «Замок» или здания суда из «Процесса» нельзя даже назвать архитектурой. Как можно назвать архитектурой ряд чердаков, лестницу, комнату, разделенную барьером, «дыру» в потолке или в полу, которая слывет люком, а точнее, лазом, которым пробираются судьи всех рангов.

«Освещается помещение только через небольшой люк, расположенный на такой высоте, что если хочешь выглянуть, то тебе в нос не только ударяет дым, но и прямо летит сажа из камина, расположенного тут же; нет еще надо найти кого-нибудь из коллег, кто подставил тебе спину. А в полу этой комнаты – и это еще один пример того, в каком виде она содержится, – в полу уже больше года, как появилась дыра, не такая большая, чтобы туда мог провалиться человек, но достаточно широкая, чтобы туда попасть всей ногой. Эта адвокатская комната расположена на втором чердаке; значит, если чья-нибудь нога попадает в эту дыру, она свисает вниз и болтается над первым чердаком, над тем самым проходом, где сидят в ожидании клиенты»[251].

Внутреннего пространства суда, по сути дела, и нет. Внутри обычного жилого дома есть дополнительное пространство, будто налипшее на него, вот оно и занято Судом; это странно сжатое, сплошь дырчатое, почти «сквозное», ступенчатое пространство, где путь просителя зависит от переходного смещения, lime – от одной двери через другую. Задание Суда состоит из кусков «жилого», но соединены они иначе, – все смежно, нет ни одного места в нем, которое не было бы занято, –