Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

отопрут, я его догоню. Так и вышло. Лестницы были прекоротенькие, число их было бесконечное. Так что я ужасно задохнулся; дверь отворили и затворили опять в пятом этаже, я это угадал еще тремя лестницами ниже. Покамест я взбежал, пока отдышался на площадке, пока искал звонка, прошло несколько минут»[227].

Во всяком случае, лестница соответствует минимальной единице – топосу литературного пространства Достоевского. Лестница – не конец пути, а переходное пространство, оно сужающееся, затрудняющее движение то своими бесчисленными маршами ступенек, то хламом, то опасностью оступиться, то темнотой, но остается переходным, или искривляющее, сужающее любые открытые пространства и останавливающее любое движение, причем оно позволяет герою сохранять безопасность даже при самых невероятных обстоятельствах. Тем не менее лестница – это символ крайне опасной для героя трансформации жизненного пространства.

– Стой, слышишь? – быстро перебил вдруг Рогожин и испуганно присел на подстилке, – слышишь?

– Нет! – так же быстро и испуганно выговорил князь, смотря на Рогожина.

– Ходит! Слышишь? В зале…

Оба стали слушать.

– Слышу, – твердо прошептал князь.

– Ходит?

– Ходит.

– Затворить али нет дверь?

– Затворить…»

Ф. Достоевский. «Идиот»

(3) Дверь: стоять, слушать, ожидать. Попробуем расширить доказательность приводимых аргументов. У Достоевского слух и слухи являются символами пустого времени, того времени, которое не может быть заполнено, хотя происшествия указывают на то, что происходит, но картина в целом неясна, скрыта обманками, ложными сообщениями (записками), слухами и т. п. Мы вслушиваемся в событийный шум, слышим, но не можем ничего извлечь. Препятствие всюду одно, и таким топологически выверенным символом-препятствием является закрытая дверь (даже когда она открыта или полуоткрыта, она не теряет свойств порогового перехода).

Для многих эпизодов романов Достоевского важна роль подслушивания, не связанного, кстати, с подсматриванием, хотя и оно тоже используется. Все узнают о том, что происходит, лишь тогда, когда совокупное действие всех становится препятствием для индивидуального действия (или «события»). И тут всегда – дверь, не лестница, не зала или кабинет, а именно дверь в качестве переходного места, порога, черты, и сама она может изменять свое положение в зависимости от той звуковой волны, что чрез нее проходит, прорывается или просачивается. Закрытая дверь символизирует некую воображаемую границу распространения событийности, доступ к которой затруднен. Прислушивание и подслушивание соотнесено с закрытой дверью. Вот типичные образцы:

«Обе затворенные двери в эту комнату приходились по обоим концам одной и той же стены. Забыв, в которую дверь мы вошли, а пуще из-за рассеянности, я отворил одну из них, и вдруг, в длинной и узкой комнате, увидел сидевшую на диване – сестру мою Лизу. Кроме нее, никого не было, и она, конечно, кого-то ждала. Но не успел я даже удивиться, как вдруг услышал голос князя, с кем-то громко говорившего и возвращавшегося в кабинет. Я быстро притворил дверь, и вошедший из другой двери князь ничего не заметил»[228].

«А между тем все это время у двери в пустой комнате простоял господин Свидригайлов и, притаившись, подслушивал. Когда Раскольников вышел, он постоял, подумал, сходил на цыпочках в свою комнату, смежную с пустою комнатой, достал стул и неслышно принес его к самым дверям, ведущим в комнату Сони. Разговор показался ему занимательным и знаменательным и очень, очень понравился, – до того понравился, что он и стул перенес, чтоб на будущее время, хоть завтра, например, не подвергаться опять неприятности простоять целый час на ногах, а устроиться покомфортнее, чтоб уж во всех отношениях получить полное удовольствие»[229].

«Больше часу как продолжалась чрезвычайная тимина, и вот вдруг где-то очень близко, за дверью, которую заслонял диван, я невольно и постепенно стал различать все больше и больше разраставшийся шепот. Говорили два голоса, очевидно женские, это слышно было, но расслышать слов совсем нельзя было; и, однако, я от скуки как-то стал вникать. Ясно было, что говорили одушевленно и страстно и что дело шло не о выкройках: о чем-то сговаривались, или спорили, или один голос убеждал и просил, а другой не слушался и возражал. Должно быть, какие-нибудь другие жильцы. Скоро мне наскучило и ухо привыкло, так что я хоть и продолжал слушать, но механически, а иногда и совсем забывая, что слушаю, как вдруг произошло что-то чрезвычайное, точно как бы кто-то соскочил со стула обеими ногами или вдруг вскочил с места и затопал; затем раздался стон и вдруг крик, даже не крик, а визг, животный, озлобленный и которому уже все равно, услышат чужие или нет. Я бросился к двери и отворил; разом со мной отворилась и другая дверь в конце, хозяйкина, как узнал я после, откуда выглянули две любопытные головы. Крик, однако, тотчас затих, как вдруг отворилась дверь рядом с моею, от соседок, и одна молодая, как показалось мне, женщина быстро вырвалась и побежала вниз по лестнице.

<…>

Вдруг раздался опять давешний визг, неистовый, визг озверевшего от гнева человека, которому чего-то не дают или которого от чего-то удерживают. Разница с давешним была лишь та, что крики и взвизги продолжались еще дольше. Слышалась борьба, какие-то слова, частые, быстрые: „Не хочу, не хочу, отдайте, сейчас отдайте!“ – или что-то в этом роде – не могу совершенно припомнить. Затем, как и давеча, кто-то стремительно бросился к дверям и отворил их. Обе соседки выскочили в коридор, одна, как и давеча, очевидно удерживая другую. Стебельков, уже давно вскочивший с дивана и с наслаждением прислушивавшийся, так и сиганул к дверям и тотчас преоткровенно выскочил в коридор прямо к соседкам. Разумеется, я тоже подбежал к дверям. Но его появление в коридоре было ведром холодной воды: соседки быстро скрылись и с шумом захлопнули за собою дверь. Стебельков прыгнул было за ними, но приостановился, подняв палец, улыбаясь и соображая; на этот раз в улыбке его я разглядел что-то чрезвычайно скверное, темное и зловещее. Увидав хозяйку, стоявшую опять у своих дверей, он скорыми цыпочками побежал к ней через коридор; прошушукав с нею минуты две и, конечно, получив сведения, он уже осанисто и решительно воротился в комнату, взял со стола свой цилиндр, мельком взглянулся в зеркало, взъерошил волосы и с самоуверенным достоинством, даже не поглядев на меня, отправился к соседкам. Мгновение он прислушивался у двери, подставив ухо и победительно подмигивая через коридор хозяйке, которая грозила ему пальцем и покачивала головой, как бы выговаривая: „Ох шалун, шалун!“ Наконец с решительным, но деликатнейшим видом, даже как бы сгорбившись от деликатности, постучал костями пальцев к соседкам. Послышался голос:

– Кто там?

– Не позволите ли