Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

class="a">[213]. Слухи отражают часть интереса, который мы проявляем к тому или иному событию, слухи, можно сказать, наша установка на интересное. Против скуки повторения – ожидаемая неповторимость интересного. Ведь понятно, что на уровне индивидуального мирочувствования сама по себе скука ничего не значит, скучают вместе со всеми, один человек, даже если он и скучает, не знает скуки как проблемы жизни. Слухи относятся к публичности массового интереса, они избавляют индивида от скуки, ведь именно скука опустошает экзистенциальное время, делает его излишним. Слухи возбуждают и поддерживают интерес, они – своеобразный эрзац интересного, ложный заместитель, хотя, может быть, слухи и есть само интересное, но понимаемое как интересное для всех. Интересное как противоядие против скуки. Все персонажи Достоевского, включая главных героев, как будто «самых интересных», скучные люди, они совершают поступки из-за того, что им «нечем заняться». Действительно, если мы знаем, какую роль играют слухи, то естественно спросить: почему она столь значительна?

«Мало-помалу и распространившиеся было по городу слухи успели покрыться мраком неизвестности. Рассказывалось, правда, о каком-то князьке и дурачке (никто не мог назвать верно имени), получившем вдруг огромнейшее наследство и женившемся на одной заезжей француженке, известной канканерке в Шато-де-Флер в Париже. Но другие говорили, что наследство получил какой-то генерал, а женился на заезжей француженке и известной канканерке русский купчик и несметный богач, и на свадьбе своей, из одной похвальбы, пьяный, сжег на свечке ровно на семьсот тысяч билетов последнего лотерейного займа. Но все эти слухи очень скоро затихли, чему много способствовали обстоятельства. Вся, например, компания Рогожина, из которой многие могли бы кое-что рассказать, отправилась всей громадой, с ним самим во главе, в Москву почти ровно чрез неделю после ужасной оргии в Екатерингофском воксале, где присутствовала и Настасья Филипповна. Кой-кому, очень немногим интересующимся, стало известно по каким-то слухам, что Настасья Филипповна на другой же день после Екатерингофа бежала, исчезла и что будто бы выследили наконец, что она отправилась в Москву; так что и в отъезде Рогожина в Москву стали находить некоторое совпадение с этим слухом»[214].

«Случилось это как-то само собой, без больших разговоров и безо всякой семейной борьбы. Со времени отъезда князя все вдруг затихло с обеих сторон»[215].

«Первоначально слухи пошли. О том, какие это были слухи и от кого и когда… и по какому поводу, собственно, до вас дело дошло, – тоже, я думаю, лишнее. Лично же у меня началось со случайности, с одной совершенно случайной случайности, которая в высшей степени могла быть и могла не быть, – какой? Гм, я думаю, тоже нечего говорить. Все это, и слухи и случайности совпало у меня тогда в одну мысль»[216].

Слухи соотносятся с тайной (еще один важный элемент в структуре скандала). Чем меньше мы знаем о надвигающихся событиях, тем больше нам требуется слухов, поэтому тайна, тайное, скрытое и скрываемое дублирует появление слухов. Где слухи, там тайна. По мере же накопления массы слухов и усиления их роли в общении возрастает состояние тревожности, вполне объяснимое, так как они начинают противоречить друг другу, вытесняться наступившими событиями, смешиваться с ними, быстро утрачивая свою «новизну». Любой из слухов может оказаться реальным событием, отменяющим его прежние толкования. Там, где тайна, которую хотят все знать, раскрывается, наступает мгновенная остановка времени, полное прерывание общей коммуникации: скандал. Если рассматривать скандал как «ложное положение» (рассказ «Бобок», например), «происшествие» (скандально-фельетонный, сатирический оттенок, пародийный), и только в последнюю очередь как «полное разоблачение» («срывание всех и всяческих масок»), т. е. как такую экзистенциальную ситуацию, которая грозит отдельной личности потерей лица, завершением ее обособления от других. То, что не должно было случится ни в том, ни в другом, ни в третьем случае, ни при каких обстоятельствах, нечто совершенно невозможное и фантастическое, и что же? – именно оно и случилось. Момент жуткого потрясения – раскрытие тайны. Головокружительная жуть от стыда (перед Другим), бесконечной вины, невообразимого унижения, которое личность как будто не может выдержать, но выдерживает… и даже продолжает жить. Скандал не столько разоблачает, сколько приводит к полному абсурду ценность человеческой встречи (может быть, наиболее потрясающий образец – фельетон «Скверный анекдот»)[217]. Если встреча – это обращенность к Другому, то в дальнейшем, когда сама обращенность подвергается драматичным испытаниям, присущая ей сила сближения оказывается той же силой, которая разорвет наметившиеся отношения и бесконечно удалит друг от друга тех, кто искал близости. Скандал открывает отрицательную истину встречи; после него более тесные человеческие взаимоотношения невозможны… Скандал следует за скандалом, так поддерживается интерес к происходящему. Скандал развязывает одну «тайну» (часто менее важную), но «связывает» и скрывает другую, более важную тайну, обещая раскрыть ее позже… в следующем скандале.

Ни один из персонажей не располагает личным временем, он не самостоятелен как экзистенциальное существо. Время событий течет вне того, кто им должен обладать; время, в котором ничто не происходит, и есть безвременье – скука. Скандал противостоит скуке, он, быть может, и есть самое интересное, самое нескучное… Каждый герой скрывает нечто такое, что может его разоблачить, унизить, создать невыносимую ситуацию, и ему не всегда удается сохранить свою «маленькую тайну». Скандал может иметь место только, если для этого есть соответствующая форма публичного присутствия (роль интерьера у Достоевского часто играет гостиная зала, по сути дела, это сцена, которая собирает в момент «катастрофы» практически всех основных персонажей). Индивидуальные или личные отношения («диалогические») между героями не скандальны. Именно скандал несет основную нагрузку в создании внутренней динамики повествования (ускоряя его и замедляя). Повествование у Достоевского структурировано как скандал. Скандал соответствует публичному разоблачению героя. Николай Всеволодович Ставрогин, будучи в болезни, сделал несколько странных и «скандальных» поступков, а именно: расцеловал прилюдно чужую жену, «взял за нос» прежнего губернатора Гаганова, получил пощечину, «удар кулаком» от Шатова, вызывающе вел себя на дуэли и т. п. И что же? Даже его неудачная попытка признания и потом самоубийство толком не объясняют, какую роль он играл в этой неприглядной и жутковатой истории, рассказанной в романе «Бесы».

Следует различать «секреты» и «тайну». Секреты вращаются вокруг тайны, но сами не могут стать тайной, они лишь знаки ее, назойливые и постоянно растущие как снежный ком. «Секреты» ближе к слухам. Достоевский как мастер интриги (детективного профиля) рассматривает слухи или секреты как обязательное условие повествовательной стратегии, ориентированной на тайну. Чем больше секретов, тем больше слухов, а чем их больше, тем больше ими порождаемая неопределенность, тем больше возможностей управлять читательским любопытством, этим постоянно беспокоящим