Дом на болотах - Зои Сомервилл

просто засмеялась. Я думаю, не отреклись ли сами Лафферти от Мосли, когда он провозгласил, что поддерживает Гитлера. Он показал себя настоящим фанатиком. В газетах пишут, что сестра Дианы Юнити – сторонница фюрера. Думаю, есть женщины, которых влечет к таким мужчинам – тем, что кажутся абсолютно уверенными во всем, тем, кто жесток. Фрэнклина я вижу не вполне таким, он все же был слишком искателем удовольствий, я даже не знаю, верил ли он вообще в политику Мосли; не знаю, было ли ему до нее дело. В этих газетных статьях меня рисуют сумасшедшей, дочерью безумной женщины, которая сама безумна, порабощенной черной магией и приверженкой сатанинских ритуалов. Деревенских тоже цитируют, они рассказывают, что я ни с кем не дружила, была странной и все время проводила с этой жуткой женщиной, Джейни Гидни.

Моя беременность не могла спасти Джейни. Ее повесили безотлагательно. Один из надзирателей пришел мне рассказать, но я уже знала. Надзиратель мне посочувствовал. Некоторые были ко мне добры с тех пор, как выяснилось, что я беременна. Раньше, когда я ждала суда, такого и в помине не было. Все держались холодно и жестко. Но теперь один даже принес мне газету, где была статся об этом. Там говорилось, что ее подозревали в том, что она ведьма, но на самом деле она охотилась на невинные умы и развращала их. Бедная Джейни, никто ее никогда не понимал, как я. Я не могла ее спасти.

Но по крайней мере я спасла тебя, детка.

Я села и все это записала, потому что это единственное, что я могла сделать. Я прочла книги, у меня остался только этот рассказ. Но я не знаю, что еще тебе сказать, потому что он почти окончен. В моей камере есть высокое маленькое окошко, и я смотрю сквозь решетку, как солнце всходит и заходит. Думаю, что бы со мной ни случилось, ты каждый день будешь видеть восходы и закаты, еще долго после того, как меня не станет. Но это звучит сентиментально. Я начала писать этот отчет, чтобы все изложить как есть, показать, каким человеком он был, – не для того, чтобы себя жалеть, потому что в этом теперь нет особого смысла, но чтобы ты знала. Не что я сделала, а кем я была.

Я скучаю по Хильди. Я так хотела, чтобы она приехала. По Фрэнклину я тоже скучаю, по тому лету, когда мы познакомились. По Заводям, по его белому костюму, отражавшемуся в воде, по тому, как он бежал к морю, как первый раз меня поцеловал. Я трогаю сапфир на пальце и вспоминаю, какие голубые у него были глаза, когда он посмотрел на меня, сидевшую на дереве.

20 марта 1935 г.

Хильди мне написала. Можешь прочесть все письмо как есть, я его сохранила. Я читала его и перечитывала снова и снова, но по-прежнему не могу понять, простила она меня или нет. Интересно, что ты думаешь. «Я так сожалею о том, что с тобой случилось», – пишет она, как будто это случилось со мной, а не с ним, и это меня утешает, но, возможно, я слишком много вчитываюсь в ее слова, и это просто формальность. «Отвратительно так писать», – пишет она, и мне тоже отвратительно, как она пишет. Ни тепла, ни дружбы, ни следа прежней близости. С другой стороны, а чего я могу ожидать? Ее брат мертв, а я здесь.

29 марта

Недолго осталось. Я чувствую, как ты лягаешься по ночам, когда лежу на матрасе. Не знаю, что со мной будет, когда я рожу. Не могу представить, что Джейни больше нет. Иногда, когда я лежу на спине и живот поднимается надо мной, я думаю, что нужно было принять мышьяк и избавиться от тебя. апреля

Я не всерьез про то, что хотела принять мышьяк, чтобы тебя не было. Я пытаюсь думать обо всем, о чем ты захотела бы меня спросить, если бы могла, но точно не знаю, зачем сейчас пишу это. Тебе не скажут, кем я была. Боюсь, Лафферти попробуют предъявить на тебя права, вырастить тебя как свою, вычеркнуть меня. Я спрошу, может быть, тебя можно отдать комуто еще. Доброй семье, которая не может иметь детей.

Думаю, это тебя Джейни пыталась спасти.

А вовсе не меня. апреля

Идет кампания за то, чтобы мой приговор заменили на пожизненное заключение. Но это ведь не жизнь, да? Это словно бесконечная смерть, чистилище. Я прочла в одной газете, что наш прежний священник выставлен напоказ, живой, но во льду, в стеклянном гробу на Золотой Миле в Блэкпуле, как будто он – диковинка. Он, конечно, и есть диковинка. Ненавижу паразитов, которые питаются такой недоброй славой. Даже если меня не повесят, я не хочу долго умирать в тюрьме, как экспонат в стеклянном ящике. Не хочу им этого давать.

Прости, я сегодня снова в мрачном настроении. апреля

Думаю, ты захочешь знать, что я правда любила Фрэнклина и, что даже хуже, он тоже был ко мне привязан. Я не хотела его убивать, только сделать ему больно, очень больно. И отца я тоже не хотела убивать. Это правда. Но жаль мне Джейни. Она этого не заслужила. Хотела бы я – но уже слишком поздно чего-то хотеть, разве что для тебя. Ты теперь моя единственная забота. Я тебя люблю, люблю, какой тебя представляю.

Начались схватки, и мне пора заканчивать. Ох, Джейни, если бы только ты была здесь.

Пожалуйста, приходи.

Мне так жаль, Джейни. Прошу, прости меня.

Прошу, помоги мне.

О Джейни. О мама.

Я боюсь. Не умереть, а не увидеть тебя. Сперва я хочу тебя увидеть. Я должна тебя увидеть.

52

Лихорадочный бред

Остаток страницы был пуст. Мэлори подняла глаза от книжки. Флуоресцентная лампа у нее над головой мерцала. Из-за двери доносился гул голосов. Ей нужно было встать, увидеть людей, вдохнуть настоящий свежий воздух, не вялый больничный. Ей нужно было увидеть Фрэнни. Нужно было дочитать книжку – но, когда она стала листать страницы, все они оказались пустыми. Больше читать было нечего.

По ней прокатилась волна чего-то вроде ужаса. Как же так, неужели ничего не осталось? Ей хотелось закричать: «Розмари!» Это было правдой. Или казалось правдой. Она попыталась снять напряжение с плеч. Возможно, все просто так умно подстроено, что кажется реальным. Она не знала. У нее тряслись руки, сердце колотилось слишком часто. Как будто у нее отняли кого-то, кого она любила. Не покидай меня, Розмари. Не покидай меня.