Дом на болотах - Зои Сомервилл

Я, можно сказать, знаменитость. Это я вычитала в газетах. Меня это поражает, как я, обычная девушка из очень обычной семьи на окраине Норфолка, привлекла внимание прессы по всему миру. Меня называют Отравительницей из Стиффки. Многие газеты связали меня с фашистской политикой Лафферти, но я не думаю, что это пошло на пользу БСФ, потому что, судя по тому, что я читаю в газетах, их ряды сократились после того ужасного прошлогоднего митинга в Лондоне и из-за того, что Мосли поддержал Гитлера. Мне их не жалко.

Могу представить, как это все сказалось на семье Лафферти, потому что никто из них не пришел ко мне на свидание, даже Хильда. Я думала, что она придет, это наивно? Но, правда, от нее мне передали посылку. На штампе значился Хайгейт. Несмотря на то что ее открыли (искали бомбы и ножи?), бумажная обертка частично сохранилась. Лондонский дом Лафферти как раз в Хайгейте. Я чувствую, это улика. Возможно, я все-таки превращаюсь в миссис Кристи. В посылке были две книги. И да, новинки от миссис Кристи: «Убийство в Восточном экспрессе» и «Трагедия в трех актах». Первую я проглотила залпом. То, что она не об отравлениях, было большим облегчением, поскольку мне, как оказалось, больше не нравятся истории о выдуманных отравлениях. Вторую книгу я прочла до середины, потом поняла, что происходит, и мне пришлось прерваться. Я помню, как мне нравились отравления в «Загадочном происшествии в Стайлзе», но тогда я была другим человеком и время было другое.

Мне кажется, я больше не могу быть настоящей собой. Я не уверена, что вообще знаю, кто она теперь.

Преступницей я оставалась недолго. Полиция постучала в мои двери на следующий же день. Под раковиной нашли мышьяк. Уже потом, на суде, я узнала, что тот, кто привез Фрэнклина из Кромера, рассказал мальчишке в деревне. По тому, что Лафферти молчали, я заподозрила, что мальчишка рассказал им, а они вызвали полицию. Они меня никогда не любили, полковник и леди. Я думала, Хильда любила, и, возможно, я была права. В конце концов, я верю, что это она послала мне книги. Я все еще надеюсь, что она придет.

Я не пыталась врать, я, в конце концов, плохо это умею. Помню, как садилась в полицейскую машину и увидела Джейни, смотревшую на меня из окна своего домика. Я подняла руку, чтобы ей помахать, но она покачала головой, и я опустила руку. Я надеялась, что ее не тронут. Долли выбежала из дома с Утей на руках, Утя лаяла, как бешеная, и мне позволили поцеловать ее из окна полицейской машины, прежде чем увезти меня. Полицейские уверяли, что за ней присмотрят, но я им не верю. Надежды на то, что Джейни не тронут, рухнули, потому что на суде ее вызвали свидетелем. Ужасно было ее увидеть вдали от Стиффки. В торжественном и чинном суде ей в ее старых обносках было не место. Я волновалась за старого Пачкуна, думала, кто за ним присматривает. Никто в деревне не посмеет взять этого огромного зверя. Его все боялись, как и ее саму. Я заплакала обо всех нас: об отце и Джейни, о старине Пачкуне и Уте и о Фрэнклине. Адвокат сказал, чтобы я продолжала, тогда присяжные будут мне сочувствовать, но они не стали. Наверное, я держалась слишком высокомерно, даже когда плакала. Так про меня всегда говорили деревенские дети, что я нос задираю. Я не задирала, пойми, просто была застенчивой, одинокой и сердитой, потому что никому не нравилась.

С Джейни обошлись жестоко. Сказали, что она злая, что практикует черную магию и поставляет яды, и сочинили, что она подбивала меня убить Фрэнклина и отца. А когда она отвечала на их вопросы, то говорила слишком ясно, слишком была уверена в своих словах. Да, я знала мисс Розмари ребенком, – сказала она. – И ее мать до того. Меня вызвали, чтобы ей помочь, я сделала, что могла.

Но Джейни была ни в чем не виновата. Я не верила, что она хотела причинить им зло.

Это сработало против нее. Думаю, кто-то из присяжных на нее ополчился. Они тоже ее боялись, как и деревенские. Они боялись, что она их проклянет, или еще какой глупости. Я хотела сказать суду, что Джейни была повитухой, приняла бесчисленное количество детей в деревне и на окрестных подворьях – в том числе меня и моего ребенка, что она лечила переломы, унимала лихорадки, обмывала мертвых. Но меня никто не спросил. Вместо этого сказали:

– Мисс Гидни, вы давали Розмари Райт мышьяк, который она использовала для убийства?

Я настояла на том, чтобы меня называли Розмари Райт. Я хотела быть той, кем была раньше, а не той, кем меня сделали.

– Не совсем, – ответила Джейни.

– Пожалуйста, уточните, мисс Гидни. Вы можете сказать суду, давали вы мышьяк подзащитной, миссис Розмари Лафферти, урожденной Райт, или не давали?

– Ну, я ей, конечно, дала немножко. Я и раньше так делала, много раз, и другим тоже давала. Чтобы травить крыс. В этом случае речь шла о грызунах, мисс Гидни?

– Я так думала, но… – Она замолчала, и все в суде затаили дыхание. – Я думала, может, это для того, чтобы не было ребенка.

Тут она на меня посмотрела, и я поняла, что она знала.

После этого суд объявил перерыв, и мне пришлось показаться нескольким женщинам, которые должны были выяснить, беременна я или нет. Они тыкали в меня, как доктор несколько лет назад, когда был Ричи. У меня по лицу бежали слезы, и я мысленно призвала Джейни, чтобы утешиться. Я почувствовала, что она рядом, держит меня за руку, и перестала плакать. И конечно же, я была беременна. Тобой. Вот почему я сейчас здесь, пишу это все, а ты выращиваешь во мне свои пальцы, глаза и уши, пока я пишу. Именно тебе я все время писала, хотя только недавно это поняла.

Сейчас я еще чаще попадаю в газеты. Некоторые ведут кампанию за отсрочку приговора. Им невыносима мысль о том, что бедную девушку повесят сразу после того, как она родит. В их рассказах я выгляжу женщиной, с которой обошлись несправедливо, ребенком, которого сбила с пути злая ведьма. Есть, правда, и другие рассказы, в других газетах. Особенно в «Дейли Мейл», они раскапывают все про Лафферти и их связь с Мосли. В этой газете пишут, что это с Лафферти обошлись несправедливо, а я отняла у них их невинного сына. Цитируют слова Мосли о том, что Фрэнклин был подающим надежды молодым человеком, таким, какие нужны этой стране. Тут я