Дом на болотах - Зои Сомервилл

Где она? Она хотела проснуться. Время пришло. Но ей, наверное, что-то дали, потому что в теле и голове была тяжесть, тянувшая ее обратно в наркотический сон. Нет, нужно узнать, где она. Проснись. Перед ней загорелся прямоугольник света, и она поняла, что это дверь в комнату. Появилось лицо. Молодая женщина с круглым лицом, в шапочке медсестры.

Открылась дверь, и медсестра сказала:

– Проснулись, миссис Кэвендиш? Прекрасно, я вам завтрак принесла.

Она нажала выключатель, и зажглась горизонтальная лампа, залившая пустую комнатку ярким флуоресцентным светом. Мэлори сощурилась от него. Ее тело было все так же крепко привязано к кровати. Медсестра подкатила к ней маленькую тележку.

– Где я? – спросила Мэлори, и медсестра странно на ее посмотрела, как смотрят на ребенка, который сказал какую-то немыслимую глупость.

– В больнице Кромера, мэм.

– Это психиатрическая больница? Медсестра рассмеялась.

– Нет, мэм. Вот уж нет!

Мэлори приходилось вытягивать шею, чтобы говорить с медсестрой, шея заболела.

– Тогда, – сказала она с облегчением, от которого закружилась голова, – пожалуйста, прошу вас, вы можете отстегнуть меня от кровати? Я едва могу пошевелиться.

– Конечно, – сказала медсестра, сунула пальцы в плотно подоткнутые одеяла и простыни и рывком их откинула.

Мэлори внезапно оказалась открыта до самой груди, на ней была только тоненькая больничная ночная рубашка. Она попыталась сесть, и бедро тут же пронзила боль. В голове была вата, ее словно войлоком набили, и ныла правая лодыжка.

– Медсестра суетилась, расправляя углы и ставя перед Мэлори поднос с неприятной на вид едой. Сестра, у меня вопрос, вы не могли бы сказать, что с моей дочерью, Фрэнсис Кэвендиш? Она здесь? – Голос ее звучал неловко.

– Я узнаю. В вашей карточке ничего нет. – Она быстро просмотрела записи.

– Я буду вам очень благодарна.

Она хотела заорать на эту глупую корову, но было нельзя. Могут заподозрить, что с ней чтото не то. Она в безопасности. Она не в Доме на Болотах. Здесь все обеззаражено, стены белые, здесь чисто и тепло. И она не заперта в дурдоме. Странные проблески памяти о последних нескольких днях были просто дурными воспоминаниями, обрывками кошмаров. Она себя довела.

Еда на подносе не вызывала аппетита, но внезапно оказалось, что она умирает с голоду. Она съела кусочек клеклого тоста, ложку разваренной в кашу фасоли, потом еще, и еще, пока все не кончилось. На пластиковом подносе осталась застывшая яичница. Мэлори взяла ломтик холодного бекона, погрызла его краешек, отпила жидкого чая с молоком, который ей принесли. Ее взгляд упал на что-то темно-красное на тумбочке возле кровати, рядом с картонной миской. Она помнила такие миски по детскому отделению в Лондоне, их использовали для рвоты и мочи пациентов. Она сосредоточилась на красном предмете. Это была записная книжка. Как она сюда попала? Она не помнила, чтобы брала ее с собой. С чего бы ей это делать? Она не могла.

Целую минуту, может, и дольше она смотрела на книжку, безобидно лежавшую на практичной больничной тумбочке, и пыталась взвесить, открывать ее или нет. Розмари. Джейни. Эта история и люди стучали у нее в мозгу, появляясь и пропадая, как картинки калейдоскопа, то до боли резкие, то расплывающиеся ни во что. Всплывали и исчезали отдельные слова и фразы… мышьяк мухи жужжат рвота оранжеваялунабагровыесиняки

Этим словам здесь было не место. Если она оставит книжку в покое, они могут выцвести, и она сможет жить здесь и сейчас. Вернуться в Лондон, отыскать способ наладить все с Тони. Но красная записная книжка горела, как неоновая вывеска, гласившая: «ПРОЧТИ МЕНЯ». История Розмари не отпустила ее; она для нее не закончилась. Там еще были слова, и ей нужно было их прочитать. Она потянулась, взяла книжку, и та, казалось, загорелась более ярким, более дерзким красным, чем раньше. Но едва она открыла красную кожаную обложку, распахнулась дверь комнаты и вошла другая медсестра. Эта была постарше, в синей форме, с острым жестким лицом, не как та милая девочка, которая приносила завтрак.

– Миссис Кэвендиш? Позавтракали? Хорошо. Сестра Макки мне сказала, что вы проснулись. Что ж, у меня для вас хорошие новости. С вашей дочерью все в порядке, она полностью поправится. Она пока слаба, но лихорадки уже нет и серьезных последствий тоже.

Она помолчала. Мэлори, просияв, приподнялась в постели. Сестра нахмурилась.

– Врач говорит, что нужно взять кровь на анализ, но он вам об этом сообщит.

Кровь на анализ? Зачем?

– Когда я могу увидеться с дочерью?

– Она в детском отделении. Нужно будет дождаться часов посещения. И к тому же мы должны убедиться, что вы сами не больны ничем заразным.

– И если нет?

– Тогда сегодня вечером, с пяти до семи. Я позову сестру, чтобы забрала ваш поднос. Врач вскоре придет с обходом.

С этими словами она развернулась и ушла, плотно закрыв за собой дверь.

Теперь Мэлори поняла, почему она одна в палате. Врачи думали, что у нее что-то заразное вроде кори или гриппа. Корь. Это заставило ее вспомнить о маленьком мальчике, Ричи. И от него ее память обратилась к последнему, что она прочла в записных книжках, – к мучительной, долгой смерти молодого мужчины, Фрэнклина, и девушке, обнаружившей, что она убила своего отца. Мэлори смутно помнила, что это так ее ужаснуло, что она решила, что это вымысел, псевдо-Агата Кристи, или ложное признание нездорового ума. Это было неважно. У них с Фрэнни все хорошо, по-настоящему хорошо. Им ничто не угрожает. Теперь она больше не в Доме на Болотах, так что можно и дочитать. Она так и не прочла последние несколько строчек в третьей книжке. Просто из любопытства. Теперь это чтение ничем не может навредить.

51

Значит, вот оно, окончание истории. Надеюсь, тебе было интересно. Мне было интересно писать. Я не знаю, правда ли это, думаю, скорее она сама из меня вышла, но так всегда говорят писатели, так ведь? Теперь я гадаю, могла бы я стать писательницей, как миссис Кристи? Но не думаю, что смогла бы выстраивать сюжеты, как она, со всеми обманными ходами, поворотами и уловками. По-моему, у меня не хватит хитрости.

Если бы хватало, мне бы все сошло с рук, как ты считаешь? Но меня поймали. И Джейни тоже, как ни жаль мне это говорить, единственного человека, которого я до сих пор любила, кроме сына и матери, но одного я потеряла, а вторую так и не нашла. Я тороплюсь, но времени осталось совсем мало. Я каждый вечер это чувствую, когда смотрю, как за окном моей камеры заходит