Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА - Дэвид Ритц

«Мне нравится смотреть на происходящее со стороны, – говорит он. – На расстоянии тебе открывается иная перспектива».

Я разделяю его мнение и вспоминаю, как пацаном в Николтауне смотрел поверх деревьев на машины в отдалении.

Принс переключается с темы географии и углубляется в понятие чакр. Я никогда не слышал этого термина раньше. Я заворожен. Он рассуждает о йоге, визуализации, проявлениях мысли, что материализуется в реальности, дыхательных упражнениях. Он шарящий тип. У него глубокий звучный голос. Он говорит волнами. Так что эти волны можно буквально увидеть глазами. Так же, как пением он привлекает твое внимание каждой нотой, так же и в разговоре – привлекает тебя каждой фразой, затягивая все глубже. Каждое слово – правильное слово. Разговор становится тяжеловеснее, когда он узнает, что меня воспитывали в вере «Свидетелей Иеговы». Это было за несколько лет до того, как он официально примкнул к учению, но уже тогда было видно, что он погружался в веру. Братья из «Свидетелей» общаются друг с другом в определенной манере. Мы говорим истиной. Говорим словами из Писания. Я там не за тем, чтобы спорить с ним. Главное то, что я понимаю, откуда эти мысли в нем. Он нашел что-то, в чем нуждался. Я это понимаю. Он понимает меня. В моих глазах, в моем прошлом опыте он отчасти видит себя. Мы – забавный дуэт. Я почти на полметра выше него. Но он мой старший брат, он больше меня во всех смыслах. Я энергичен, но он еще более энергичен в своей уникальной чарующей манере. Он – живое доказательство того, что масштаб личности никак не связан с ростом человека. В каком-то смысле Принс был самым высоким типом из всех, кого я встречал. Он возвышался надо всеми.

Мне не приходится говорить ему, что его треки, сделавшие меня его ярым фанатом, были песнями про отлиз киски и дрочку. Я осознаю, что он давно вырос и возмужал, что теперь ему не нужно выпячивать все это дерьмо так, как он делал это раньше. Он вышел на сцену и захватил мировой рынок. Он не боялся распускать волосы. В буквальном смысле. Не стеснялся заплетать в волосы бигуди. Не стеснялся выглядеть менее мужественно. У него были мягкие черты, которые выделяли его. Он подчеркивал их. Он сделал метросексуальность модной, придал ей уверенности. Дамочки любили его. Типы копировали его. Он сотворил свой образ таким, каким хотел его видеть. На хер культуру. Он изменил ее целиком. Он всегда был на коне.

Те концерты экспромтом в 4 утра в Пэйсли были, конечно, крутыми, но еще круче было шоу под открытым небом, которое он закатил в Центре «Минни» у входа в знаменитый клуб из Purple Rain – First Avenue. Мне повезло посидеть на сцене. Я взглянул вокруг и увидел людской океан, тянувшийся до самого «Таргет-Центра». Казалось, что все население Миннеаполиса встало плечом к плечу, чтобы увидеть, как этот тип играет свои вещи.

Принс взошел с улицы прямиком на сцену. Динамики стояли повсюду. Толпа гудела громче роя из миллиона пчел.

Принс в одном из своих марсианских нарядов подошел к микрофону и позволил рою погудеть еще – так долго, что казалось, будто этот гул продолжался вечность, пока не поднял руку, чтобы он умолк. После воцарилась гробовая тишина. Такая тишина, что можно было бы услышать звон упавшей на пол булавки. Он взглянул на свой город, посмотрел на все те тысячи лиц, глядевшие на него. Он вдохнул. Он выдохнул. Он дал тишине повисеть еще – до момента, когда я почувствовал, что больше уже не могу. И тогда он поднес микрофон ко рту и пропел слова: «I knew a girl named Nikki…» И, поверь, брат, весь мир подпрыгнул. Толчок был как от землетрясения. «Минни» сошла с ума. Он заставил нас потерять рассудок. Принс любил писать, любил записываться, но не было ничего, что он любил бы сильнее, чем играть вживую, досуха выжимая своих фанатов на концертах. Когда шоу закончилось – а казалось, что оно будет длиться вечно, – он сделал все, что задумывал сделать. Он уделал нас. Порвал и растоптал. Он дал нам больше веселья, больше чистейшего удовольствия, больше себя и больше душевного бальзама от святого духа, чем мы могли переварить.

Я помню, как спустя много лет после того, как я прочно утвердился в «Минни», один журналист назвал Принса Главнокомандующим Культуры, а меня – Главнокомандующим Крутизны. Естественно, мне польстило то, что меня упомянули в одном предложении с ним. Всем нравятся, когда их называют крутыми, но я не чувствовал себя достойным этого титула. Принс был главнокомандующим в обеих категориях. Он был и Королем Культуры, и Королем Крутизны. Частичка его культуры и крутизны, что попала на меня, была даром свыше, привилегией человека, которому было дозволено узнать неузнаваемого. Его мистический ореол был волшебным. Если раскрыть секрет волшебства, волшебство умрет. И в этом смысле Принс, насколько я могу судить, до сих пор жив.

Promenade / Прогулка

В 2013-м я играл за «Бруклин Нетс». Меня очень будоражила перспектива пожить в Вест-Виллидж на Манхэттене. Сделать выбор в его пользу было легко. Я всегда хотел пожить в Нью-Йорке. Когда я наезжал в город в былые годы, я исследовал там некоторые районы. Вест-Виллидж нравился мне своей эксцентричностью и тишиной, он выглядел как район, сошедший со страниц книги сказок. Небоскребы Мидтауна были, конечно, крутыми, и знаю, что многим людям понравилось бы жить на девятнадцатом этаже, но я хотел, чтобы у меня был таунхаус максимум этажей в шесть, где нашлось бы много места для членов семьи.

Я на расслабоне. Вкушаю арт-атмосферу райончика. Вожу детей на набережную Гудзона смотреть на лодки, хожу по галереям и ресторанам, живу той городской жизнью, какой не жил никогда прежде. Все, что тебе нужно, – прямо тут, в районе, или буквально за соседним углом.

Все очень круто, кроме одного: я толком не осознавал, насколько глубоко в городе пустила корни культура «Никс». И хотя я больше не выступал за «Бостон», болельщики все равно подходили ко мне и говорили: «Идите на хер, “Селтикс”». Или «В жопу ваш Бруклин». Когда такое произошло впервые, я не обратил внимания. Но история повторялась, даже когда я гулял с детьми. Конечно, я не из тех братишек, что станут мочить очередного хамоватого дурачка, чтобы потом сесть за посягательство, но руки так и чешутся.

Летний тренировочный лагерь разбили на стороне Джерси. Тренировки изматывают, но я продолжаю выкладываться на полную. А потом, по каким-то совершенно необъяснимым причинам,