Метаморфозы - Публий Назон

        Встал аонийский герой и взоры направил на деву:

        «Легкого ищешь зачем торжества, побеждая бессильных? —

        Молвил, — со мной поборись! Коль волей судьбы одолею,

        Не испытаешь стыда, что нашелся тебе победитель.

605 Ибо родителем мне Мегарей онхестиец.[461] Ему же

        Дедом — Нептун. Властелину морей, выходит, я правнук.

        Доблесть не меньше, чем род. Победив Гиппомена, получишь —

        Если меня победишь — долговечное, громкое имя!»

        Так говорит, а Схенеева дочь на юношу смотрит

610 Нежно, в сомненье она, пораженье милей иль победа?

        «Кто ж из богов, — говорит, — красоте позавидовав, ищет

        Смерти его? Опасности жизнь дорогую подвергнув,

        Брака со мною велит домогаться? Но нет, я не стою.

        Я не красой пленена, но, пожалуй, плениться могла бы.

615 Чем же? Что юн? Так не сам он меня привлекает, а возраст.

        Чем же? Что доблестен он, что страха смерти не знает?

        Чем же? Что в роде морском поколеньем гордится четвертым?

        Чем же? Что любит меня и так наш союз ему ценен,

        Что и погибнуть готов, если рок ему жесткий откажет?

620 Гость, пока можно, беги, откажись от кровавого брака!

        Брак со мною жесток. Сочетаться ж с тобою, наверно,

        Каждая рада. Тебя и разумная девушка взыщет.

        Но почему ж, столь многих сгубив, о тебе беспокоюсь?

        Видел он всё. Пусть падет, коль стольких искателей смертью

625 Не вразумился еще, коль собственной жизнью наскучил.

        Значит, падет он за то, что брака желает со мною?

        И за свою же любовь недостойную гибель потерпит?

        Нечего будет, увы, завидовать нашей победе.

        Но не моя в том вина! О, когда б отступить пожелал ты!

630 Если ж сошел ты с ума, о, будь хоть в беге быстрее!

        Сколь же в юном лице у него девичьего много!

        Бедный, увы, Гиппомен, никогда бы тебя мне не видеть!

        Жизни достоин ты был, когда бы счастливей была я.

        Если бы рока вражда мне в супружестве не отказала,

635 Был бы единственным ты, с кем ложе могла б разделить я», —

        Молвила. И в простоте, сражена Купидоном впервые,

        Любит, не зная сама, и не чувствует даже, что любит.

        Вот и народ, и отец обычного требуют бега.

        Тут призывает меня умоляющим голосом правнук

640 Бога морей, Гиппомен: «Киферею молю, чтобы делу

        Смелому помощь дала и свои же огни поощрила».

        Нежные просьбы ко мне ветерок благосклонный доносит.

        Тронута я, признаюсь. И немедленно помощь приспела.

        Поприще есть, — Тамазейским его называют туземцы, —

645 Кипрской земли наилучший кусок. Старинные люди

        Мне посвятили его и решили, как дар благочестья,

        К храму придать моему. Посреди его дерево блещет

        Золотоглаво, горят шелестящие золотом ветви.

        Яблока три золотых я с него сорвала и явилась,

650 Их же в руке принесла; не зрима никем, им одним лишь,

        К юноше я подошла и что с ними делать внушила.

        Трубы уж подали знак, и от края, склоненные, оба

        Мчатся, легкой ногой чуть касаются глади песчаной.

        Мнится, могли бы скользить и по морю, стоп не смочивши,

655 И, не примявши хлебов, пробежать по белеющей ниве.

        Юноши дух возбужден сочувствием, криками, — слышит

        Возгласы: «Надо тебе приналечь, приналечь тебе надо!

        Эй, Гиппомен, поспешай! Пора! Собери же все силы!

        Не замедляй! Победишь!» Неведомо: сын Мегарея

660 Более этим словам иль Схенеева дочь веселится.

        Сколько уж раз, хоть могла обогнать, но сама замедлялась,

        Долго взглянув на него, отвести она глаз не умела!

        Из утомившихся уст вылетало сухое дыханье.

        Мета была далеко. Тогда наконец-то Нептунов

665 Правнук один из древесных плодов на ристалище кинул.

        И обомлела она, от плода золотого в восторге,

        И отклонилась с пути, за катящимся златом нагнулась.

        Опередил Гиппомен, и толпа уж ему рукоплещет.

        Но нагоняет она остановку свою и потерю

670 Времени. Юношу вновь позади за спиной оставляет.

        Вот, задержавшись опять, лишь он яблоко бросил второе,

        Следом бежит и обходит его. Оставался им кончик

        Бега. «Теперь, — говорит, — помогай, о виновница дара!»

        И через поприще вбок — чтобы позже она добежала —

675 Ловким, ребячьим броском он блестящее золото кинул.

        Вижу, колеблется — взять или нет; но я повелела

        Взять, и лишь та подняла, увеличила яблока тяжесть;

        Ей помешала вдвойне: промедленьем и тяжестью груза.

        Но — чтоб не стал мой рассказ самого их ристанья длиннее —

680 Девушка обойдена: награду увел победитель.

        Я ль не достойна была, о Адонис, и благодарений,

        И фимиамов его? Но несчастный забыл благодарность,

        Не воскурил фимиам; я, конечно, разгневалась тотчас

        И, на презренье сердясь, чтоб впредь мне не знать унижений

685 Меры решаю принять и на эту чету ополчаюсь.

        Раз проходят они мимо храма Кибелы, который

        Ей в посвященье возвел Эхион знаменитый в тенистой

        Чаще лесов. Отдохнуть захотели от долгой дороги.

        И охватила в тот миг Гиппомена не вовремя жажда

690 Совокупления, в нем возбужденная нашим наитьем.

        Было близ храма едва освещенное место глухое,

        Вроде пещеры. Над ним был свод из пемзы природной, —

        Веры старинной приют, а в нем деревянных немало

        Изображений богов стародавних жрецы посбирали.

695 Входят туда и деяньем срамным оскверняют святыню.

        И божества отвратили глаза. Башненосная Матерь[462]

        Думала их погрузить — виноватых — в стигийские воды:

        Казнь показалась легка. И тотчас рыжею гривой

        Шеи у них обросли, а пальцы в когти загнулись.

700 Стали плечами зверей человечьи их плечи. Вся тяжесть

        В грудь перешла, и хвост повлачился, песок подметая.

        Злость выражает лицо; не слова издают, а рычанье.

        Служит им спальнею лес. Свирепостью всех устрашая,

        Зубом смиренным — два льва — сжимают поводья Кибелы.

705 Их ты, о мой дорогой, а с ним и прочих животных,

        Не обращающих тыл, но грудь выставляющих в битве,

        Всех избегай. Чтобы доблесть твою не прокляли — двое!»

        Так убеждала она. И вот на чете лебединой

        Правит по воздуху путь; но совсем противится доблесть.

710 Тут из берлоги как раз, обнаружив добычу по следу,

        Вепря выгнали псы, и готового из лесу выйти

        Зверя ударом косым уязвил сын юный Кинира.

        Вепрь охотничий дрот с клыка стряхает кривого,

        Красный от крови его. Бегущего в страхе — спастись бы! —

715 Гонит свирепый кабан. И всадил целиком ему бивни

        В пах и на желтый песок простер обреченного смерти!

        С упряжью легкой меж тем, поднебесьем несясь, Киферея

        Не долетела еще на крылах лебединых до Кипра,

        Как услыхала вдали умиравшего стоны и белых

720 Птиц повернула назад. С высот увидала эфирных:

        Он бездыханен лежит, простертый и окровавленный.

        Спрянула и начала себе волосы рвать и одежду,

        Не заслужившими мук руками в грудь ударяла,

        Судьбам упреки глася, — «Но не все подчиняется в мире

725 Вашим правам, — говорит, — останется памятник вечный

        Слез, Адонис, моих; твоей повторенье кончины

        Изобразит, что ни год, мой плач над тобой неутешный!

        Кровь же твоя обратится в цветок.[463] Тебе, Персефона,

        Не было ль тоже дано обратить в духовитую мяту[464]

730 Женщины тело? А мне позавидуют, если героя,

        Сына Кинирова, я превращу?» Так молвив, душистым

        Нектаром кровь окропила его. Та, тронута влагой,

        Вспенилась. Так на поверхности вод при дождливой погоде