Метаморфозы - Публий Назон

        Полной выходит она от отца; безбожное семя —

470 В горькой утробе ее, преступленье зародышем носит.

        Грех грядущая ночь умножает, его не покончив.

        И лишь когда наконец пожелал, после стольких соитий,

        Милую он распознать, и при свете внесенном увидел

        Сразу и грех свой и дочь, разразился он возгласом муки

475 И из висящих ножен исторг блистающий меч свой.

        Мирра спаслась; темнота беспросветная ночи убийство

        Предотвратила. И вот, пробродив по широким равнинам,

        Пальмы арабов она и Панхаи поля покидает.

        Девять блуждает потом завершающих круг полнолуний.

480 И, утомясь наконец, к земле приклонилась Сабейской.[459]

        Бремя насилу несла; не зная, о чем ей молиться,

        Страхом пред смертью полна, тоской удрученная жизни,

        Так обратилась к богам, умоляя: «О, если признаньям

        Верите вы, божества, — заслужила печальной я казни

485 И не ропщу. Но меня — чтоб живой мне живых не позорить,

        Иль, умерев, мертвецов — из обоих вы царств изгоните!

        Переменивши меня, откажите мне в жизни и смерти!»

        Боги признаньям порой внимают: последние просьбы

        Мирры нашли благосклонных богов: ступни у молящей

490 Вот покрывает земля; из ногтей расщепившихся корень

        Стал искривленный расти, — ствола молодого опора;

        Сделалась деревом кость; остался лишь мозг в сердцевине.

        В сок превращается кровь, а руки — в ветви большие,

        В малые ветви — персты; в кору — затвердевшая кожа.

495 Дерево полный живот меж тем, возрастая, сдавило;

        Уж охватило и грудь, закрыть уж готовилось шею.

        Медлить не стала она, и навстречу коре подступившей

        Съежилась Мирра, присев, и в кору головой погрузилась.

        Все же, хоть телом она и утратила прежние чувства, —

500 Плачет, и все из ствола источаются теплые капли.

        Слезы те — слава ее. Корой источенная мирра

        Имя хранит госпожи, и века про нее не забудут.

        А под корою меж тем рос грешно зачатый ребенок,

        Он уж дороги искал, по которой — без матери — мог бы

505 В мир показаться; живот бременеющий в дереве вздулся.

        Бремя то мать тяготит, а для мук не находится слова,

        И роженицы уста обратиться не могут к Луцине.

        Все-таки — словно родит: искривленное дерево частый

        Стон издает; увлажняют его, упадая, слезинки.

510 Остановилась тогда у страдающих веток Луцина;

        Руки приблизила к ним и слова разрешенья сказала.

        Дерево щели дает и вот из коры выпускает

        Бремя живое свое. Младенец кричит, а наяды

        В мягкой траве умащают его слезами родимой.

515 Зависть сама похвалила б дитя! Какими обычно

        Голых Амуров писать на картинах художники любят,

        В точности был он таким. Чтоб избегнуть различья в наряде,

        Легкие стрелы ему ты вручи, а у тех отними их!

        Но неприметно бежит, ускользает летучее время,

520 Нет ничего мимолетней годов. Младенец, зачатый

        Дедом своим и сестрой, до этого в дереве скрытый,

        Только родиться успел, красивейшим слыл из младенцев.

        Вот он и юноша, муж; и себя превзошел красотою!

        Вот и Венере он мил, за огни материнские мститель!

525 Мать как-то раз целовал мальчуган, опоясанный тулом,

        И выступавшей стрелой ей нечаянно грудь поцарапал.

        Ранена, сына рукой отстранила богиня: однако

        Рана была глубока, обманулась сначала Венера.

        Смертным пленясь, покидает она побережье Киферы.

530 Ей не любезен и Паф, опоясанный морем открытым,

        Рыбой обильнейший Книд, Амафунт, чреватый металлом.

        На небо тоже нейдет; предпочтен даже небу Адонис.

        С ним она всюду, где он. Привыкшая вечно под тенью

        Только лелеять себя и красу увеличивать холей,

535 С ним по горам и лесам, по скалам блуждает заросшим,

        С голым коленом, подол подпоясав по чину Дианы;

        Псов натравляет сама и, добычи ища безопасной,

        Зайцев проворных она, иль дивно рогатых оленей

        Гонит, иль ланей лесных; но могучих не трогает вепрей,

540 Но избегает волков-похитителей, также медведя,

        С когтем опасным, и львов, пресыщенных скотнею кровью.

        Увещевает тебя, чтоб и ты их, Адонис, боялся, —

        Будь в увещаниях прок! «Быть храбрым с бегущими должно, —

        Юноше так говорит, — а со смелыми смелость опасна.

545 Юноша, дерзок не будь, над моей ты погибелью сжалься!

        Не нападай на зверей, от природы снабженных оружьем,

        Чтобы не стоила мне твоя дорого слава. Не тронут

        Годы, краса и ничто, чем тронуто сердце Венеры,

        Вепрей щетинистых, львов, — ни взора зверей, ни души их.

550 Молнии в желтых клыках у жестоких таятся кабанов,

        Грозно бросается в бой лев желтый с великою злостью,

        Весь их род мне постыл». Когда ж он спросил о причине,

        Молвит: «Скажу, подивись чудовищ провинности давней.

        От непривычных трудов я, однако, устала, и кстати

555 Ласково тенью своей приглашает нас тополь соседний;

        Ложе нам стелет трава. Прилечь хочу я с тобою

        Здесь, на земле!» И легла, к траве и к нему прижимаясь.

        И, прислонившись к нему, на груди головою покоясь,

        Молвила так, — а слова поцелуями перемежала:

560 «Может быть, слышал и ты, как одна в состязании бега

        Женщина быстрых мужчин побеждала. И вовсе не сказка

        Эта молва. Побеждала она. Сказать было трудно,

        Чем она выше была — красотой или ног превосходством.

        Бога спросила она о супружестве. «Муж, — он ответил, —

565 Не для тебя, Аталанта[460]! Беги от супругина ложа.

        Но не удастся бежать — и живая себя ты лишишься!»

        Божья вещанья страшась, безбрачной жить она стала

        В частом лесу и толпу домогателей страстных суровым

        Гонит условием: «Мной овладеть единственно можно,

570 В беге меня победив. Состязайтесь с моими ногами.

        Быстрому в беге дадут и супругу и спальню в награду.

        Плата же медленным — смерть: таково состязанья условье».

        Правила жестки игры! Но краса — столь великая сила!

        И подчиняется ей домогателей дерзких ватага.

575 Тут же сидел Гиппомен, тот бег созерцая неравный, —

        «Ради жены ли терпеть, — восклицает, — опасность такую?»

        Он осудить уж готов чрезмерное юношей чувство.

        Но увидал лишь лицо и покрова лишенное тело, —

        Как у меня или как у тебя, если б женщиной стал ты, —

580 Остолбенел он и руки простер. «Простите! — сказал он. —

        Был я сейчас виноват: еще не видал я награды,

        Из-за которой борьба!» Восхваляя, он сам загорелся.

        Чтобы никто обогнать в состязанье не смог ее, жаждет;

        Чувствует ревность и страх. «Отчего мне в ристании этом

585 Счастья нельзя попытать? — говорит. — Всевышние сами —

        Смелым помога!» Пока про себя Гиппомен рассуждает

        Так, Аталанта уже окрыленным несется полетом.

        Юноша видит ее аонийский, — как мчится быстрее

        Пущенной скифом стрелы, — но сильнее девичьей красою

590 Он поражен; на бегу она ярче сияет красою!

        Бьет пятами подол, назад его ветер относит,

        По белоснежной спине разметались волосы вольно;

        Бьются подвязки ее подколенные с краем узорным.

        Вот заалелось уже белоснежное тело девичье.

595 Так происходит, когда, осеняющий атриум белый,

        Алого цвета покров искусственный сумрак наводит.

        Смотрит гость, а меж тем пройдена уж последняя мета.

        Миг — и венок торжества украшает чело Аталанты;

        Слышится стон побежденных, — и казнь по условью приемлют.

600 Но не испуган судьбой тех юношей, посередине

        Встал аонийский герой и взоры направил на деву: