Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

называемого «Рублевого общества»[687]) намеревались сблизиться в качестве странствующих учителей с крестьянством, проводить среди крестьян беседы на исторические и общественные темы и одновременно изучать экономическое положение и настроение крестьянства для выяснения вопроса о доступности его революционной пропаганде. Намечалось издание легальных книжек для народа. «Рублевое общество», однако, успело издать из них только «Древнюю Русь» И.А. Худякова[688].

Одновременно с «Рублевым обществом» и приблизительно в течение года после его разгрома существовал в Петербурге другой, более многочисленный кружок, прозванный «Сморгонской академией». В некоторой степени он может считаться соединительным звеном между ишутинцами, с которыми были связаны его члены Д. Воскресенский, В. Черкезов и др., и нечаевцами. Литератор-народник и главный представитель русского бланкизма П.Н. Ткачев, братья Аметистовы, С.Г. Нечаев имели, очевидно, отношение к «Сморгонской академии». В этом кружке дебатировался вопрос о цареубийстве: его участники замышляли, подобно ишутинцам, освобождение Чернышевского. Сморгонцы также интересовались вопросом о «Европейском революционном комитете»; ездивший за границу их представитель, И.И. Бочкарев, должен был установить связь с этим «комитетом»[689]. В общем начинания кружка не вышли из стадии планов и обсуждений. Но кружок отразил непрекращающееся брожение демократической молодежи.

С осени 1868 г. признаки нового серьезного оживления стали заметны среди широкого круга учащихся Петербурга. В частных квартирах проводились многолюдные сходки, где ставился вопрос о протесте против стеснительной полицейской опеки, которой подвергалось студенчество, о заявлении требований относительно допущения открытых студенческих касс, сходок и т.д. Вера Засулич в своих воспоминаниях так определяла настроение радикальной молодежи: «Конечно, это (т.е. студенческие волнения. – Ш.Л.) не „дело“, не работа для „блага народа“, не „революция“, но хоть „что-нибудь“, какая-нибудь „жизнь“… Кассам-то, собственно, несмотря на крайнюю бедность, придавалось лишь второстепенное значение: добьемся их – хорошо, но если не добьемся – тоже хорошо; сходки привлекательны сами по себе»[690].

Студенческие собрания устраивались группой или группами инициаторов, среди которых находился Нечаев; часть инициаторов считала, что сходки и связанная с ними агитация вовлекут в движение массы молодежи и послужат исходным моментом для создания организации, призванной объединить «народное восстание, момент которого приближается»[691]. В этом направлении толкал молодежь и полученный в Петербурге в сентябре 1868 г. первый номер женевского бакунинского журнала «Народное дело»[692]. В нем Бакунин сформулировал окончательно к этому времени сложившуюся у него анархистскую платформу. Но не ей обязано было тогда «Народное дело» своей популярностью, а призывам к слиянию передовой интеллигенции с народом. Обращаясь к разночинной молодежи, Бакунин доказывал, что не через науку и культурно-просветительную работу сможет она помочь народу: «Путь освобождения народа посредством науки для нас загражден; нам остается поэтому только один путь – путь революции»[693].

Ревностным сторонником лозунгов «Народного дела» выказал себя тогда Сергей Нечаев[694], попытавшийся вмешаться в назревавшее студенческое движение с целью направить его в русло, отвечавшее планам самого Нечаева и его единомышленников.

В своих воспоминаниях о нечаевском деле В.И. Засулич отмечала, что Нечаев не был продуктом русской интеллигентской среды. «Не взгляды, вынесенные им из соприкосновения с этой средой, были подкладкой его революционной энергии, а жгучая ненависть, и не против правительства только… а против всего общества, всех образованных слоев, всех этих баричей, богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много презрения»[695].

Нечаев и его сторонники стремились к созданию своей всероссийской организации и в студенческих волнениях видели обстоятельство, благоприятствующее скорейшему разрешению этой задачи. Зимой 1868/69 г. была выработана «Программа революционных действий», главными авторами которой были либо сам Нечаев, либо – что некоторым исследователям кажется более вероятным – Ткачев. «Программа» исходила из необходимости полной перестройки существующих «нелепых и несправедливых общественных отношений». Усматривая препятствие к такой перестройке в «настоящем политическом строе общества», «Программа» высказывалась за «политическую революцию». «Социальная революция – как конечная цель наша и политическая – как единственное средство для достижения этой цели» – в этих словах определяла свою позицию «Программа революционных действий». Это положение «Программы» показывает, что Нечаев (поскольку он был ее автором или одним из авторов) тогда еще не вполне усвоил бакунинское отрицание государственности, его анархизм. Необходимо, впрочем, учесть неустойчивость теоретических взглядов Нечаева и его теоретическую беспринципность, в силу чего он иногда в одно и то же время высказывался и как анархист, и как бланкист, и как непримиримый враг общества, и как сторонник объединенных действий с либералами.

Авторы «Программы революционных действий» ставили своей практической задачей «создать возможно большее количество революционных типов», т.е. возможно более расширить круг участников революционной борьбы. Для достижения этого намечалось распространять листки, устраивать сходки и «частные протесты», кружки и кассы. До мая 1869 г. предполагалось сосредоточить деятельность в Петербурге, Москве и частью в провинциальных университетских городах. В это время должен был быть проведен студенческий протест за «право официальных сходок», должно было быть положено начало пропаганде среди столичной «голытьбы». С мая намечалось перенести деятельность в губернские и уездные города – в среду «разночинцев, семинаристов и провинциальной голытьбы». Осенью предстояло, согласно «Программе», начать работу в «самой массе народа». «Самое удобное время восстания – весна 1870 года»[696] – утверждали авторы «Программы». На случай неудачи восстания авторы «Программы» считали, что «летнее время будет благоприятствовать сепаративной войне по Волге и Днепру и укрывательству народа целыми массами в лесах»[697].

Студенческие «беспорядки» действительно вспыхнули в Петербурге в марте 1869 г. Они явились выражением обостряющегося недовольства среди демократической молодежи и вновь нарастающей ее готовности к открытой борьбе против существующих порядков. Волнения начались 6 марта в медико-хирургической академии по случайному поводу. В течение недели происходили шумные сходки, затем академия была закрыта, и группа студентов-медиков арестована. Вслед за медиками выступили технологи и студенты университета. С трудом удалось властям предотвратить открытые «беспорядки» в земледельческом институте. Студенты требовали признания права сходок, касс, участия выборных в распределении стипендий. Учебное начальство действовало в тесном контакте с полицией. Волнения были подавлены, студентов массами исключали и арестовывали. Все исключенные были высланы на родину.

Возобновление открытых студенческих волнений произвело большое впечатление. Герцен писал в апреле 1869 г.: «Студентская история очень важна; Земледельч. академия, Медиц. академ., Технологический институт и Петерб. университет участвуют в ней. Студенты требуют