Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

Герцен, осудивший в «Колоколе» покушение Каракозова, вместе с тем писал (в сентябре 1866 г.): «Все люди, слабые верой, думали, что страшные удары, которыми правительство било по молодому поколению за все – за пожары, в которых оно не участвовало, за польское восстание, за воскресные школы, за возбужденную мысль, за чтение книг, которые читает вся Европа, за мнения, сделавшиеся ходячей монетой, за общечеловеческие стремления, даже за желание работать – приостановили движение, начавшееся после Крымской войны. Нисколько. Оно только въелось глубже и дальше пустило корни». В существовании среди молодой московской интеллигенции в течение нескольких лет организации, стремившейся, по определению Герцена, «распространять социалистические учения и приготовлять переворот», он увидел утешительный и успокоительный симптом: «Отцы, думавшие идти за гробом детей, могут отереть слезы – дети живы. Правительство второй раз замучит, убьет их.., а они останутся живы!»[679]

Герцен неоднократно откликался на покушение Каракозова и на все ишутинское дело в целом. Эти отклики носят противоречивый характер. Наряду с правильными соображениями (критика тактики индивидуального террора – впрочем, не совсем с правильных позиций, – справедливая в основном оценка объективного смысла событий, в отрывках нами цитированная, понимание действительного характера многих стремлений ишутинцев) Герцен допустил и некоторые ошибочные положения, свидетельствовавшие об известных рецидивах либеральных колебаний. Террористический акт 4 апреля Герцен счел подходящим поводом для нового обращения к Александру II – одного из тех «слащавых» писем к царю, которые впоследствии сурово осуждал В.И. Ленин[680]. Снова Герцен писал об отсутствии будто бы корней у русского «императорства» и «барства» и о том, что «такого рода правительства (как царское. – Ш.Л.) не вырубаются топором»[681] и т.д. Выступления Герцена, связанные с ишутинско-каракозовским делом, вызвали поэтому отрицательное отношение у большинства «молодой эмиграции», один из представителей которой, Александр Серно-Соловьевич, опубликовал в 1867 г. брошюру «Наши домашние дела» как ответ на герценовские статьи[682]. Однако, законно критикуя отступления Герцена к либерализму и защищая последовательно-демократическую линию Чернышевского и Добролюбова, А.А. Серно-Соловьевич допустил, с своей стороны, непростительную недооценку исторического значения деятельности Герцена и без должных оснований фактически противопоставил роль и место в идейно-общественном и политическом движении Чернышевского и Герцена[683].

Более поздние работы Герцена, особенно его предсмертные письма «К старому товарищу», говорят о том, что мысль Герцена не стояла на месте, что Герцен, преодолевая в большей или меньшей степени свои слабости и ошибки, во многом неуклонно шел вперед, что он прежде всего гораздо правильнее стал оценивать перспективы развития западноевропейского рабочего движения.

Возвращаясь к событиям 1866 г., нужно отметить, что само царское правительство, разумеется вопреки логике и урокам действительности, признало продолжающееся революционное движение следствием «недостаточной» последовательности и жестокости преследований и стало на путь дальнейшего резкого усиления репрессий.

Во главе следственной комиссии, расследовавшей дело о покушении Каракозова, был поставлен Муравьев-вешатель, который ставил себе целью вскрыть все материальные и духовные нити «крамолы» и изыскать наиболее сильные средства для ее искоренения.

Каракозов был повешен. Другие участники дела пошли на каторгу и в ссылку, Ишутину о замене смертной казни каторгой было объявлено уже на эшафоте, после того как его несколько минут продержали в саване и с веревкой на шее[684].

Аресты и высылки подозрительных, на взгляд правительства, людей приняли массовый характер. Муравьев всячески стремился напугать царя размерами заговора. В докладах Александру II он доказывал, что «вредные элементы», проникнутые «самым крайним социализмом», образуют «обширную сеть, обнимающую не только обе столицы, но и губернии». Источник волнений он видел в слабости власти. Из этого вытекали требования усмирения всех недовольных, подавления критики в печати, свобода которой «несовместима с нашим образом правления», всемерного усиления полиции, изменения в самом реакционном духе «направления министерства народного просвещения». «Лучше на некоторое время приостановиться на пути просвещения», – писал Муравьев и для восстановления «извращенного народного образования» настаивал на полном содействии ведомству просвещения со стороны губернаторов и политической полиции. Особое место в программе Муравьева, выступавшего в качестве выразителя стремлений всего лагеря крайней реакции, занимал вопрос о «восстановлении землевладельческого класса и дворянства» как «лучшего орудия для противопоставления демократии». Он намечал целую систему мер по поддержанию и укреплению дворянства и крупного землевладения[685].

Александр II легко принял программу, предложенную ему Муравьевым, и в рескрипте на имя председателя комитета министров князя Гагарина (13 мая 1866 г.) санкционировал ее.

Для разработки мероприятий, вытекавших из рескрипта, была образована комиссия, в которую вошли виднейшие реакционные сановники – такие, как Муравьев, граф Д.А. Толстой, только что назначенный министром просвещения (на место либеральничавшего Головнина) , Шувалов, Панин и др. По представлению комиссии были окончательно закрыты журналы «Современник» и «Русское слово». Комиссия решила воспретить все студенческие кружки и другие «вредные ассоциации», создаваемые с целью вспомоществования нуждающимся, а заодно закрыла вспомогательные кассы типографщиков, приказчиков и др. Свою борьбу против «социализма и нигилизма» комиссия простерла до того, что воспретила «нигилистам» носить: длинные волосы и синие очки – мужчинам, короткие волосы – женщинам. За повторное нарушение этого запрещения угрожала высылка.

Запретительные меры коснулись школ, библиотек и т.д.

Правительство открыто вступило на путь «белого террора» против демократии, против всего прогрессивного в русском обществе. «Темные силы, – писал Герцен, – еще выше подняли голову, и испуганный кормчий (Александр II. – Ш.Л.) ведет на всех парусах чинить Россию в такую черную гавань, что при одной мысли об ней цепенеет кровь…»[686]

6. Революционное подполье конца 60-х годов.

Оживление движения демократической интеллигенции.

С.Г. Нечаев, М.А. Бакунин

Революционное движение в пореформенной России имело слишком глубокие корни, чтобы возможно было мерами подавления парализовать его развитие. Правительству ненадолго удалось внести некоторое замешательство в среду демократической интеллигенции, временно расстроить ее ряды, терроризировать наименее устойчивые ее элементы. Но недовольство под влиянием самих этих репрессий, а прежде всего под влиянием прогрессирующего разорения и обнищания народа, постепенно расширялось и усиливалось. Оно должно было с течением времени найти новые формы выражения, новые проявления.

В феврале 1868 г. в Москве и Петербурге был ликвидирован кружок, организованный в предыдущем году Феликсом Волховским и Германом Лопатиным. Члены этого кружка (так