Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

течение почти всех этих четырех лет он продолжал работать для «Русского слова», поместив в нем ряд своих лучших статей на литературные, публицистические, исторические, естественно-научные темы. После освобождения, совсем незадолго до своей смерти[641], Писарев стал сотрудничать в перешедшем тогда в руки Некрасова и Щедрина журнале «Отечественные записки».

Писарев приобрел в части современной ему и последующей литературы славу неистового отрицателя, главного вожака «нигилистического» направления.

Слово «нигилизм», вошедшее в широкий обиход после появления романа Тургенева «Отцы и дети» (1862 г.), в устах противников демократического движения имело значение течения, проповедующего будто бы беспринципную «критику для критики», «разрушение ради разрушения». Утверждения относительно существования и распространения в среде левой интеллигенции подобного направления представляли собой выдумку реакционеров, предназначенную для запугивания обывателя. Мы не хотим этим сказать, что «нигилисты» не поднимали иногда руку против таких общественно-культурных ценностей, которые следовало, напротив, поддержать, которые можно и должно было не уступать реакции, а как можно лучше использовать в интересах самой демократии. Достаточно сослаться на так называемое разрушение эстетики, на отрицание Писаревым для данной стадии развития общества значения и пользы несловесных искусств, на его нашумевшую попытку развенчать Пушкина и т.д. Но все это было выражением не страсти к разрушению во что бы то ни стало, а слишком подчас узкого, одностороннего понимания полезного в искусстве и вместе с тем следствием того, что либеральные и реакционные критики прикрывались «эстетическим» знаменем в борьбе против демократии. Не игнорируя всех этих ошибочных взглядов Писарева, следует подчеркнуть, что его критика преимущественно направлялась против таких сторон и явлений жизни, которые вполне заслуживали обличения и разрушения.

Враждебность к самодержавию и крепостничеству, ко всем крепостническим пережиткам в общественных отношениях, быту, культуре, беспощадная, пламенная борьба против всякой патриархальщины, против всего сковывающего личность, защита ее свободы, творчества, самостоятельной мысли характеризовали деятельность Писарева как публициста, критика, ученого и обеспечивали ей высокую общественную значимость.

Во враждебности Писарева к крепостничеству и всем его порождениям и заключалась одна из важнейших черт мировоззрения и деятельности его как просветителя русского общества. Эта черта дополнялась другим свойством, характерным, как указывает В.И. Ленин, для всякого просветителя, – горячей защитой просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни[642].

Писарев не говорил об особых путях развития России и едва ли связывал какие-либо надежды с так называемыми устоями русского крестьянского быта[643].

Писарев придавал громадное значение росту технического прогресса в России и пропагандировал необходимость широкого развития в ней промышленности, основанной на самой усовершенствованной технике, находя, что страны, в которых промышленность достигла высокого уровня развития, являются счастливыми по сравнению с теми, «в которых свирепствует исключительно земледелие»[644].

Счастье страны Писарев понимал как счастье, благополучие и благосостояние ее народа. В деятельности Писарева ярко выразилась третья характерная черта просветителя, подчеркиваемая Лениным, – «отстаивание интересов народных масс», глубокий интерес и сочувствие к положению трудящихся. «Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека, – писал Писарев, – все-таки состоит в том, чтобы разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях; вне этого вопроса нет решительно ничего, о чем бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать»[645].

В поисках решения этого «неизбежного вопроса» Писарев, несомненно, склонялся к социализму, хотя его социалистические убеждения не имели столь последовательного характера, как у Чернышевского и Добролюбова. В статье «Очерки из истории труда» Писарев смеялся над «очень близорукими» мыслителями, воображающими, будто бы «так будет всегда», будто капитализм вечен; он разъяснял им: «Средневековая теократия упала, феодализм упал, абсолютизм упал; упадет когда-нибудь и тираническое господство капитала»[646]. Такие заявления Писарева выражали определяющую, ведущую линию его взглядов и настроений. Но случалось Писареву и отклоняться от этой позиции, и тогда он готов был считать, что возмущаться преобладанием «образованных и достаточных классов» над трудящейся массой – значит «стучаться головой в несокрушимую и непоколебимую стену естественного закона». Тогда он пытался найти выход на путях известного примирения интересов трудящихся и предпринимателей. Дайте капиталисту «полное, прочное, чисто человеческое образование», – писал Писарев в статье «Реалисты» (1864 г.), – и он сделается «мыслящим и расчетливым руководителем народного труда»[647].

Не был Писарев совершенно свободен от колебаний и в своем отношении к революции и революционным методам борьбы. В прокламации, написанной в 1862 г., он прямо призывал к революционному ниспровержению монархии. Идея насильственного, революционного разрешения общественных противоречий неоднократно пропагандировалась им и впоследствии. В известной статье «Генрих Гейне», выражавшей взгляды Писарева последних лет его жизни, он заявил со всей решительностью: «Тот народ, который готов переносить всевозможные унижения и терять все свои человеческие права, лишь бы только не браться за оружие и не рисковать жизнью, – находится при последнем издыхании»[648]. В одной из предсмертных своих работ, в статье об Эркмане и Шатриане, он с огромным сочувствием говорит о революционном вмешательстве масс в ход исторических событий, о благодетельных результатах, какие имеет это вмешательство. «Как и почему разоренный и забитый народ мог в решительную минуту развернуть и несокрушимую энергию, и глубокое понимание своих потребностей и стремлений, и такую силу политического воодушевления, перед которой оказались ничтожными все происки и попытки внешних и внутренних, явных и тайных врагов… – это, конечно, одна из интереснейших и важнейших задач новой истории», – так писал Писарев по поводу первой французской революции, причем недвусмысленно указывал, что иностранцу, а следовательно, и русскому читателю, романы о революции Эркмана и Шатриана «показывают наглядно, в живых образах то, чего он должен желать и добиваться для своего народа»[649].

Но не всегда революция представлялась Писареву единственно и наиболее желательным средством исцеления общественных зол; кроме того, он склонен был одно время рассматривать ее как чисто стихийный акт выведенных из терпения масс, к подготовке которого интеллигенция, собственно, не имеет отношения, наступления которого она не в состоянии приблизить. В первые годы надвинувшейся реакции. Писарев довольно скептически расценивая ближайшие революционные возможности в России, был особенно расположен искать своего рода обходных путей для разрешения вопроса об освобождении горячо им любимой родины от сковывавших ее развитие крепостнических остатков. Тогда он построил свою собственную утопическую схему преодоления нищеты и бедствий народа путем распространения в среде «образованных классов» естественных наук, которые будто бы могли «независимо от исторических событий», т.е. помимо революции, привести к коренному улучшению всей