Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

против шовинистических элементов в польском движении, за безусловное право на самоопределение для литовских, белорусских, украинских земель, входивших некогда в состав польского государства, он неустанно подчеркивал громадную, определяющую роль крестьянского вопроса для польского движения. Издатели «Колокола» мечтали о том, чтобы, говоря словами Огарева, «польское восстание из характера только национального перешло в характер восстания крестьянского и таким образом послужило бы ферментом для целой России и Малороссии»[605]. Впоследствии Огарев сформулировал вывод о том, что «польское восстание подавлено отсутствием в нем крестьянского элемента»[606]. Руководители «Колокола» отдавали себе отчет в малоблагоприятном, с точки зрения революционной демократии, соотношении сил внутри влиятельных кругов польского движения. В 1865 г. Герцен писал: «Договориться до одинакового понимания было невозможно. Мы шли с разных точек и пути наши пересекались только в общей ненависти к петербургскому самовластию»[607]. Уступки, сделанные русской демократии в известном заявлении «От Центрального народного польского комитета в Варшаве гг. издателям „Колокола“»[608], очень приветствовались и сочувственно комментировались «Колоколом», но не могли устранить сомнений относительно твердости и последовательности, с какими провозглашенные принципы будут осуществляться в ходе движения большинством его лидеров (не только так называемой партией белых, но даже значительной частью так называемых красных). Однако, несмотря на это, «Колокол» без колебаний, мужественно встал на сторону польского восстания, вспыхнувшего в начале 1863 г.

Следует отметить, что «крестьянский элемент», об отсутствии (вернее было бы говорить: о недостатке) которого в польском восстании так сожалел Огарев, был гораздо ярче выражен в восстании на территории Литвы и Белоруссии, возникшем одновременно с восстанием в коренных областях Польши и при всех своих особенностях тесно связанном с польским восстанием. В Литве и Белоруссии выдающуюся роль в руководстве движением играли такие деятели, как Константин (Кастусь) Калиновский и Зыгмунт Сераковский, воспитанные на идеях великих русских революционных демократов (Сераковский лично был связан с Чернышевским и Герценом). Поднимая крестьян на борьбу против национального и социального гнета, они выступали непримиримыми врагами царизма и помещиков[609].

Позиция, занятая в 1863 г. «Колоколом», оборвала последние нити, еще в какой-то мере связывавшие с ним отдельных, относительно лучших представителей либерального лагеря. Сильно упало в России распространение «Колокола»; тут играло роль и резкое усиление преследований со стороны властей. Несмотря на дикую брань и клевету со стороны не только открытых врагов, но и части бывших друзей, «Колокол» неуклонно шел избранным им путем. В 1864 г. Герцен писал Тургеневу: «Мы испытываем отлив людей с 1863 так, как испытали его прилив от 1856 до 1862… Придет время, не „отцы“, так „дети“ оценят и тех трезвых и тех честных русских, которые одни протестовали и будут протестовать против гнусного умиротворения (подавления польского восстания. – Ш.Л.). Наше дело, может, кончено, но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется… Мы спасли честь имени русского и за это пострадали от рабского большинства»[610]. Приводя эти последние слова в работе «Памяти Герцена», Ленин писал: «Когда вся орава русских либералов отхлынула от Герцена за защиту Польши, когда все „образованное общество“ отвернулось от „Колокола“, Герцен не смутился. Он продолжал отстаивать свободу Польши и бичевать усмирителей, палачей, вешателей Александра II. Герцен спас честь русской демократии»[611].

Изложенное выше свидетельствует о полной солидарности, существовавшей в понимании польского вопроса между Герценом и его «Колоколом» и демократическими кругами в самой России, стоявшими за «Землей и волей».

Месяца через два-три после переговоров в Лондоне между Герценом, Огаревым, Бакуниным и представителями Центрального народного польского комитета, вслед за которыми было опубликовано уже упоминавшееся обращение этого комитета к издателям «Колокола», происходили новые переговоры, в Петербурге, между уполномоченным польского Центрального комитета Падлевским (одним из видных представителей левого, демократического крыла польского движения) и центром «Земли и воли», от имени которого выступали Слепцов и Утин (о переговорах была осведомлена и петербургская группа «Земли и воли»). Поляки поставили перед «Землей и волей» вопрос о возможной помощи польскому восстанию со стороны русской революционной организации. Землевольцы ответили указанием на то, что процесс собирания и организации революционных сил в России находится еще в начальной стадии, что Россия, как сформулировано в отчете Падлевского, «еще не так подготовлена, чтобы сопровождать восстанием польскую революцию, если только она вспыхнет в скором времени»[612]. Как и редакторы «Колокола», землевольцы настойчиво предлагали отсрочить начало восстания в Польше до лета 1863 г., на что поляки не сочли возможным согласиться[613] (землевольцы еще надеялись на возможность нового мощного подъема крестьянской борьбы в России весной – летом 1863 г.). В отчете Падлевского о «конвенции», заключенной им с уполномоченными «Земли и воли» 23 ноября 1862 г., говорилось: «Но он (Центральный народный комитет. – Ш.Л.) рассчитывает на действительность диверсии со стороны его русских союзников, чтобы воспрепятствовать царскому правительству послать свежие войска в Польшу». Объяснение этого положения наталкивается на трудности, поскольку русские мемуаристы-землевольцы Слепцов и Пантелеев утверждают, что «Земля и воля», учитывая реальное положение вещей, не могла дать и не дала никаких обещаний относительно подобного рода помощи[614].

В переговорах, происходивших в Петербурге, затрагивались вопросы о правах Литвы, Белоруссии, Украины, а также о крестьянском праве на землю в самой Польше, которые волновали и редакторов «Колокола». Отчет Падлевского о «конвенции» открывается положением: «Основные начала, предложенные в письме Центрального национального комитета к гг. Герцену и Бакунину[615], – принять за основание союза двух народов – русского и польского».

В отчете о «конвенции» прямо не отражено обязательство, бесспорно принятое землевольцами и выполнявшееся ими с большим усердием и самоотверженностью, – оказывать все доступное «Земле и воле» влияние на русское общественное мнение, на русский народ в пользу Польши, польского восстания.

В отчете о «конвенции» видное место отведено вопросу об участии в предстоящем восстании «русских воинов в Польше». Центр «Земли и воли» мог до некоторой степени уверенно говорить на эту тему, поскольку он знал о проводившейся в войсках, расположенных в Польше, революционной работе и поскольку он уже раньше присоединил к «Земле и воле» офицерскую организацию, действовавшую там под руководством Андрея Потебни.

Революционная пропаганда в среде военных велась в Польше по крайней мере с осени 1861 г.; уже тогда Потебня от лица революционно настроенных офицеров писал Герцену, прося совета относительно необходимого образа действий в случае восстания в Польше[616]. В