Сломленный бог - Гарет Ханрахан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Показалось, слышу твой голос. Ну, как прошло?
– Хейнрейл, по крайней мере, остался жив.
Карла украдкой улыбнулась. Ясно, что она воспользовалась братом, чтобы пронести мимо стражи личинку – гхирданские деньги означали, что его не станут обыскивать. Так, используя людей втемную, в прошлом любил ловчить Хейнрейл, и это задевало.
– Что там с алхимиками, друг мой? Что рассказал твой старый вожак? – спросил Раск.
«Ничего не выдавай», – так было велено Бастону. Только на хер все это.
– Хейнрейл сказал, что якобы под предприятием Манделя проходил старый туннель или что-то такое. Братство считало слишком рискованным туда соваться.
– А как считаешь ты? – негромко поинтересовался Раск.
– Не знаю. Сперва бы неплохо взглянуть на то место, и я не представляю, как мы все провернем. И Хейнрейлу я не верю. Но… думаю, попробовать стоит, – закончил Бастон.
Раск резко открыл глаза.
– Карла, милая, – сказал он, – подай мой нож.
Глава 18
Сильнее всего мучило ожидание. Лежать лежмя с пустым животом и опустошенной душой, понимать, что ничего нельзя сделать. Нет такого пути побега, который не перепробовали сто раз, некуда подавать прошения, некому прийти на выручку, не придумано хитрого плана. Занебесных знамений тоже нет. Только кричат чайки, звенит на ветру металлическая сетка, бьются о берег волны. Отлив с сосущим шумом пробивается через закупоренные мусором переулки.
У всего здесь соленый вкус, но никто в лагере больше не плачет. Океан уже пролитых слез ничем не помог. Поэтому только ждать. Ждать и гнить.
Та малая часть Ильбарина, что избежала затопления, была переоборудована в трудовой лагерь. Гхирданцы перекрыли улицы, превратив городские развалины в загон под открытым небом. Заборы, сторожевые вышки, крепкие ворота. Над головой галереи, как в Ушкете, мостки для часовых между крышами. Лестницы, ведущие на уровень мостков, перегородили либо обрушили. Здесь глядят настороженно и вместе с тем безучастно, от голода и усталости нет сил ни на что, только все время быть начеку в этой глухой дыре по ту сторону страха. У Карильон это вызывало мало эмоций – такие места одинаковы во всем мире. Прежде, в Гвердоне, она сидела в подобной клетке на острове Чутком. Повсюду одно и то же – люди норовят провести черту и объявить, что тех, кто за ней, необходимо отделить от остальных и кое в чем ограничить. Сперва в качестве пленников, беженцев, разносчиков болезни – а потом решетки творят свою химию и превращают бывших людей если не в проблему, которую приходится преодолевать, то в животных, которым требуется дрессировка. Сама Кари – случай особенный. Особо опасное животное. В лагерь ее бросили наравне со всеми, но охрана знала, кто она такая. Для сна ей тоже выделили комнату, только без крыши, чтоб охрана могла следить за ней круглые сутки. Не заслониться от безжалостных звезд. Уже дважды Кари замечала, как с подвесной галереи за ней наблюдает закованная в железо чародейка, а в камеру светит волшебный огонек – и оба раза чародейка молча уходила.
Каждый день узников отправляли собирать илиастр. Их собирали у главных ворот, и Эшдана делила толпу на рабочие команды. Каждой команде выдавали плотик и охапку мешков, а потом гнали бултыхаться в затопленный город. Если команда возвращалась с полными илиастра мешками, то получала бляшку с отчеканенной по какому-то бюрократическому курьезу печатью временного правительства Ильбарина. Бляшки обменивались на еду. Достаточное количество бляшек можно было поменять на выезд с острова – так, по крайней мере, утверждал плакат на раздаче. В лагере бляшки тоже меняли – на еду, на лекарства, на секс. Платили бандам, чтобы тебя оставили в покое.
Но с ней – ура, сука! – случай особенный. Кари понимала, что охрана не позволит бандам ее убить. Но надзиратели не станут вмешиваться, если узницу, например, отмудохают до полусмерти, поэтому приходилось самой себя охранять. У нее все отобрали, хоть не сказать, что вещей при ней было много. Забрали капитанскую шпагу и амулет. Даже сняли с нее одежду и выдали носить серую сорочку.
Илиастр, объяснил ей Рен, – это осадок от столкновения чудес. Два бога вышибают друг из друга дерьмо – и вот тебе илиастр. Здесь он перемешан с морской водой и образует мерцающую тину вроде влажной коросты. Ее перерабатывают на очистных неподалеку от лагеря и получают светящийся рассол, который морем отправляют из Ушкета. На мелководье еще осталось несколько участков, где можно найти илиастр. Заключенные собирают его голыми руками, отколупывают от обломков и суют в мешки. Он жжется, и Кари быстро научилась распознавать, кто из заключенных пробыл в лагере дольше всех. Попадая в кровоток, божья рапа растворяет людей изнутри. На коже проступают пестрые пятна, как у Рена.
К залежам илиастра приходилось нырять, плыть под водой до затонувшего города. По рассказам Рена, вещество обильно облепливает храмы и погрузившиеся на дно поля битв, где рубились святые и чудища. Иногда илиастр собирался вокруг тел убитых. Уже почти пропали сами останки, смытые или подъеденные живностью, остались одни контуры – наброски человекоподобных силуэтов, выполненные мерцающей слизью. Тела, что скорчились у дверей или упали прямо посреди улицы.
Крупнейшие залежи находились в кромешной расселине, где встретил гибель Повелитель Вод, но Рен предостерег от спуска туда.
– Ты здесь уже бывал.
– Да.
– Как же ты выбрался? Собрал достаточно бляшек или…
– Меня нашел Адро. Он был среди надзирателей. Он тогда принял пепел, и ему сделали одолжение. В виде меня.
Но теперь Адро внизу, вместе с ними, рядовой лагерник. В удачные дни у Кари получалось попасть на один плот с Адро или Реном, но обычно охрана распределяла ее к незнакомцам. Незнакомцам для Кари – ее же саму знали все. И все подбивали ее действовать, пытаться бежать. Некоторые заключенные шли в побег – подплывали на плотах к рубежам добывающей зоны и бросались на прорыв. Но бежать было некуда. Юг, восток и запад покрывали руины Ильбарина, далее лежали затопленные низовья, горстка островов, бывших южными холмами, и бескрайний океан. На севере стоял Утес, а за ним Ушкет.
Чтобы удостовериться в том, что Кари не сбежит, каждое утро охрана накладывала на нее путы. Ошейник на горло и длинный трос, привязанный к плотику. Достаточная длина веревки не мешала нырять, но вытравливать ее тяжело, особенно мокрую, и в развалинах приходилось беспокоиться, чтобы линь не зацепился за какой-нибудь выступ.
Ныряли они почти нагишом. Горячее ильбаринское солнце обжигало голые плечи, а морская вода и божья соль терзали каждую ранку и царапину. Под ногтями не заживало раздражение от соскребания светящейся дряни.
Все ниже, ниже, в холодную глубину. Ильбарин не узнать, это труп бывшего
