Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

на молодость Александра Михайловича, а также его горячую преданность делу.

– Где вас так обучали? – как-то за чаем спросил Щусев казенного десятника. – В смысле хорошо.

– Я оканчиваю институт гражданских инженеров – признанный центр инженерной мысли и строительной науки!

– О… – протянул зодчий, – сколько патетики!

– Знаю, знаю, что вы – выходцы академии – презрительно относитесь к «гражданке», – насупился Нечаев. – Да, у вас «школа». Но и про главный недостаток могу сказать.

«Не обнаглел ли я? – промелькнуло у него в голове. – Все же начальник, да и старше меня на тринадцать лет. Где твое почтение, Саша?»

– И какой же? – Щусев прищурился.

– Полное пренебрежение инженерной стороной! Архитекторы не владеют инженерно-техническими знаниями.

– Ну, не все, – вступил в разговор Вальтер, – Алексей Викторович очень даже владеет.

Щусев широко улыбнулся поддержке. Да так широко, что его усы, размером с бабочку на шее, стали гораздо шире нее.

– Я о системе в целом, а не об одной отдельно взятой единице.

– А вы, я смотрю, дерзкий! – Щусев одобрительно посмотрел на Нечаева. – Не люблю мямлей. Кстати, слышал, вы за границей учились?

– Поступил в институт я в 1904 году. Кстати, конкурс был большой. Самое сложное – сдать рисование. Учился, все было нормально. Но с 1905 года начались разные волнения. И, как вы знаете, все высшие учебные заведения закрыли.

– Да… – Вальтер кивнул. – Два года они не работали.

– Я и уехал в Германию. В Дармштадт.

– Серьезно? Наша великая княгиня оттуда родом, – сказал Нестеров, до этого не участвующий в разговоре. – И что вы там делали?

– Поступил на архитектурное отделение Высшей технической школы. А что мне время терять? Когда открылся мой институт, я тогда сюда и вернулся.

– И как вам учеба за границей? – Михаил Васильевич скрестил руки на груди.

Нечаев пожал плечами.

– Трудно сформулировать? – отчего-то сердито спросил художник. У Нестерова всегда была манера держать себя несколько сурово.

– Дайте человеку подумать, прежде чем ответить, – заступился за молодого специалиста Щусев.

Нестеров что-то буркнул.

«Какая у него непримечательная внешность, – успел поразмыслить Нечаев. – Всегда думал, что художники – красавцы, и в основном встречались такие… Череп совершенно неправильной формы, да еще сдавлен по бокам. Лоб странный. Вперед сильно выдается. Можно сказать, выдающийся лоб. Но ведь и сам художник выдающийся».

– Хорошо и там, и дома, – ответил Нечаев. – Есть, конечно, различия в организации учебного процесса. Например, в России курс института пять лет, у германцев четыре. У нас каждый год экзамены, а там всего две сессии – после четырех и после восьми семестров. – Александр Михайлович рассказывал о различиях не только в учебе. – В России используют часто для кровли листовое железо, в Германии крайне редко.

Все бы еще слушали рассказы о загранице, пока не встал работник по фамилии Тамонькин и с видом, говорящим: «Хватит рассиживаться», – вышел из-за стола.

– Наша совесть ушла, – смеясь, сказал Щусев, – значит, и нам надо последовать за ней. Перерыв объявляю законченным.

Трагедии у окружающих в этом он не увидел. Всем действительно хотелось работать.

– Хорошие люди подобрались. Хорошая команда получилась, – как-то сказала великая княгиня Щусеву.

– Потому что вы – замечательный капитан, – ответил Щусев.

– Нет, я не капитан. Капитан вы. Прекрасный капитан!

– Спасибо за добрые слова! Обещаю не посадить корабль на мель! – улыбнулся Щусев.

Какой корабль? На какую мель? В плавание, что ли, собрался? – Великая княгиня недоуменно посмотрела на архитектора, но вслух не спросила. Наверное, сатира такая. Елизавета Федоровна знала, что иной раз ее подводит чувство юмора. Редко, конечно, но бывает. Да и русский юмор, он такой, особенный!

С руководителем строительных работ храма Александром Николаевичем Кардо-Сысоевым, военным инженером, архитектором, владельцем строительной конторы, Щусев быстро сработался и считал его прекрасным специалистом и вообще неплохим малым.

– Говорят, вы родственник самого Грибоедова, брешут или правда? – спросил как-то Щусев Кардо-Сысоева.

– Будто у знаменитостей родственников не бывает, – пробурчал Александр Николаевич, но точного ответа не дал.

Мать поэта и дипломата Александра Грибоедова Анастасия, тоже в девичестве Грибоедова, из смоленских дворян, ее племянницы – двоюродные сестры Грибоедова – вышли замуж: одна за Паскевича, другая за Кардо-Сысоева, прадеда Александра Николаевича.

– А я, признаться, поначалу думал, что вы страшный зануда, – сказал Щусев, когда они уже вместе съели пуд пыли, – а оказалось, не такой уж и страшный!

– А я, признаться, поначалу думал, что вы страшный балабол, – парировал ему Кардо-Сысоев, – а оказалось, не такой уж и страшный!

Оба дружно рассмеялись.

– А теперь что вы обо мне думаете? – поинтересовался Щусев.

– Вы гений, – коротко ответил инженер.

– Что меня подкупает, Алексей Викторович, в вашем храме… – сказал Кардо-Сысоев в одну из пеших прогулок по Ордынке.

Храм уже был почти достроен. Предстояли внутренние работы.

– В нашем, Александр Николаевич, – поправил архитектор.

– То, что он в каком-то своем особом стиле, – продолжил руководитель строительных работ. – Псковско-новгородские и раннемосковские реминисценции. Уникальный артистизм деталировки. И он совершенно по-разному смотрится в каждом ракурсе.

Инженер, закусив ус, задумался над следующей мыслью.

– Многие мои знакомые из любопытства приходят на стройку, и все в один голос утверждают, что невероятно интересно рассматривать ваш… э… то есть наш храм.

– Надо же. – Щусев смотрел на голландские липы и думал о том, что высаженные лет десять назад на Ордынке эти деревья сделали улицу более уютной. – Вы ведь москвич?

– Нет, но давно живу здесь. А родом я со Смоленщины. У меня там отец помещик в Третьяково, да и у нас с братьями угодья по соседству. Но, признаться, Москву люблю. И изучаю. А вы, насколько мне известно, тоже не москвич?

– Не москвич, я бессараб, – улыбнулся Щусев, – вернее, оттуда, и еще питерец.

– Любите Достоевского?

– Он барышня, что ли, чтобы его любить?

– Значит, не жалуете. А вот, кстати, дом, – Кардо-Сысоев указал на особняк, – где жила тетя Федора Михайловича, и он здесь останавливался, даже жил какое-то время. Кстати, усадьба стала прототипом дома Парфена Рогожина из «Идиота», а семья Куманиных и их окружение – прототипами некоторых героев произведения.

– Разве? Дом по сюжету романа находится на Гороховой улице.

– Да, дом по сюжету находится в вашем Петербурге, на Гороховой улице. Но считается, что описывал писатель именно дом на Ордынке, его облик и различные бытовые подробности. Вот так-то.

– Да неужели? – Щусев даже как-то нехотя взглянул на палаты тетки писателя. – Вечный спор питерцев и москвичей, даже по такому пустяку, – проворчал он. Хотя, по сути, ни он не питерец, ни Кардо-Сысоев не москвич. И, положа руку на сердце, Щусеву хотелось, чтобы продолжился разговор о Покровском храме.

Видимо, это место обладало особой творческой энергетикой. Помимо Достоевского