Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

– Серебряный век. По крайней мере, я в нем себя чувствую увереннее всего.

– И какого же поэта вы предпочитаете из этого периода?

– Мне больше нравятся те, которые ближе к завершению. Некоторые литературоведы не относят их к этому периоду, некоторые относят, но, по крайней мере, очевидно, что они прямые наследники.

– Ну и какой автор вам больше всего нравится?

– Анна Андреевна Ахматова.

– Почему?

– Потому что мне ближе всего ее стилистика, ее художественный язык, а кроме того, она оказалась самым мужественным поэтом из великой четверки.

Ноги у меня подгибались от волнения, но я решила дерзить до конца. Ирина Абрамовна еще сильнее подалась вперед, поставила подбородок на локти. Что бы ни произошло дальше, но сейчас меня, наверное, впервые в жизни с интересом слушают в здании школы.

– Почему же, с вашей точки зрения, она оказалась наиболее мужественной?

Я взяла дыхание. Кто их знает, можно об этом говорить или нет? Но гулять так гулять.

– Потому что она написала поэмы «Без героя» и «Реквием», где коснулась темы репрессий, которые прошли в Советском Союзе в тридцатых годах. Никто не осмелился, даже Пастернак. А она взяла и написала.

Ирина Абрамовна сняла очки и закусила дужку. Потом посмотрела на историка. Тот кивнул.

– А вы «Реквием» читали?

– Да. Он был опубликован в журнале «Нева» в позапрошлом году.

– То есть вы следите за литературной периодикой?

– Ну так… И считаю, что «Реквием» – литературный подвиг Ахматовой, – закончила я с еще большим вызовом.

Ирина Абрамовна улыбнулась.

– Ну что вы так… Мы тут ни на кого не нападаем. – Она опять посмотрела на историка. – Думаю, такие задиристые литературоведы нам подходят. Поздравляю вас с поступлением в первый экспериментальный гуманитарный класс.

4

Как можно спать, когда книжка уже есть, лежит в типографии, теплая, ждет меня. И я теперь не сама по себе, я с книжкой. Нет, спать совсем нельзя. Закрываю глаза, а из-под век бегут буквы, слова, потом всплывает лицо Антона, опять буквы. Теперь это не только мои сны! Их увидят! Что мои жалкие чтения на Арбате? Книжка будет в книжных магазинах, люди прочтут мои стихи. Очень смелые и очень точные стихи. Нет, спать невозможно.

С шести утра я ждала, когда проснется Володарский и поедет в типографию. Я представляла, как он открывает глаза, почесывается и растягивается, как принимает душ и пьет кофе. Даже себе кофе налила для синхронности. И все равно управилась быстрее и раньше. Не думаю, что он в восемь утра встает, не говоря уж о шести. Потом фантазия кончилась, и занять руки было решительно нечем. Все во мне свербило: «Книжка, книжка, книжка». Легла на подоконник и начала считать людей: женщин в коричневых куртках, мужчин в черных. Женщин оказалось больше. Пялилась в телевизор, но ничего не поняла. Еле-еле дотянула до двенадцати. Потом в метро. Там пересчитала все трещины на гранитных плитах. Села в третий вагон – хорошая примета, особенно если сесть в последнюю дверь, а потом протиснуться к первой. На «Кузнецком», на эскалаторе, надо наступить только на третью ступеньку, пусть даже и толпа сзади напирает. И потом опять считала людей, искала тех, у кого или цветы в руках или кто улыбается. Все равно приехала очень рано. Начала наворачивать круги вокруг Чистых прудов. Спустилась к воде, лебедь подплыл ко мне, почти к самым рукам, посмотрел вопросительно, а у меня хлеба не было. Лебедь удивился, потом разозлился и уплыл к другому берегу. Побежала в булочную за хлебом, а там как раз продавали булочки с маком – хороший знак. Вернулась на Чистые умилостивить лебедя жертвой.

Есть книжка. Она не сгорела, не рассыпалась при наборе, ее не порвали, она не улетела. Она есть, сегодня я ее увижу. Ноги сами несли ко Дворцу пионеров. Пришла, конечно, раньше и села под дверь ждать, когда приедет Володарский – со стопкой книг в оберточной бумаге. Наконец, пришел.

– Сашенька, ты меня уже ждешь?

– Дмитрий Станиславович, я места себе не находила, спать не могла!

– Ну пойдем, пойдем.

Он начал ковыряться ключом в двери. В руках – стопка, как я себе и представляла.

– Ты меня давно ждешь?

– Час, наверное.

– Понимаю. Я тоже волновался перед первой книжкой. Подержи.

Он дал мне в руки стопку, стопку моих книг, и открыл дверь.

– Заходи, будем отмечать. Я могу за тортиком сбегать.

– Я была в булочной, там нет тортов. Хочу на книжку посмотреть скорее!

– Ну сейчас, сейчас…

Володарский начал как-то странно суетится, развязывать бечевку, которая держала стопку, дернул не с того конца, узел затянулся.

– Сашенька, тут, понимаешь, ты, может быть, чего-то другого ожидала, но… В общем, мы с Бастарковым позволили себе некоторые правки…

– Я помню про запятые, я же вам говорила.

– Ну да, ну да… Но ты не очень удивляйся. Может быть, авторам не всегда нравится редактура…

– Дайте мне ее наконец!

Я кинулась к столу, разорвала бечевку, книжки рассыпались. И вот она у меня в руках. Зеленая, в картонном переплете, «Дорогой юности». Да бог с ним, с названием. Первый лист предисловия – к черту его. На третьей странице крупными буквами Александра Сметлева. Вот они, стихи…

Стихи?!

Я пролистала страницу за страницей. Это мои стихи?! Пяти стихотворений, которые я ставила в сборник, просто не было. На их месте опять эти чертовы олени и дожди!

– Дмитрий Станиславович, а…

– Сашенька, пойми, мы в последний момент сильно поменяли концепцию сборника…

– Дмитрий Станиславович, тут… А это что?

В оставшихся стихах выкинуто по несколько строф – так, что смысла в них совсем не оставалось. Осколки верлибров оказались зарифмованы, переписаны ямбом.

– Сашенька, я пытался тебя предупредить… Понимаешь, Сашенька, это все-таки общий сборник. Было решение редакционного совета…

– Какого редакционного совета? Они стихи изуродовали!

– Ну почему ты так считаешь? По-моему, очень недурно…

– А олени откуда взялись? Я их не давала!

– Я дал, – сказал Володарский, не глядя на меня.

– Зачем? Дмитрий Станиславович, что вы сделали?

– Сашенька, пойми, сборник – не твое личное дело, таково было мнение редакционного совета. Они ожидали тем и слов, более свойственных юности, а ты своими верлибрами поставила под угрозу не только свою публикацию, но и вообще книжку. В какой-то момент вопрос встал ребром, и Бастарков сказал…

– Бастарков?!

– Бастарков сказал, что судьба сборника зависит от подбора текстов. А ты совсем не хотела с нами сотрудничать.

– Я не хотела работать с Бастарковым! Я вам доверяла!

– Ну вот! Твои тексты, ты же знаешь, они очень смелые…

– Зачем же вы их изуродовали?

– Нет, это редактура. И неплохая. Сашенька, я понимаю, что