Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако игры с этим на российском поле начаты давно. Суждение автора преамбулы к конференции «так, гитлеризм не может быть представлен как экзотика в российской культуре» было, увы, опровергнуто экзотичной российской жизнью еще в 1973 году, когда вышел на экраны телесериал «Семнадцать мгновений весны», где гитлеризм получил именно экзотическое изображение и в этом качестве оказал огромное и до сих пор не исследованное воздействие на молодежные нацистские и фашизоидные движения: эстетика черных мундиров, серебряных дубовых листьев, блестящих сапог и выправки заслонила чуждость и враждебность.
И как следствие этого перестает быть экзотикой иной, далекий от склада российского большинства образ жизни других народов — он вызывает неприязнь, неприятие.
Итак, основания для приписывания предмету признака экзотичности:
1) новизна для наблюдателя,
2) удаленность от наблюдателя:
а) во времени (новонайденное скифское золото или голова Нефертити),
б) в пространстве.
Эта удаленность обычного бытования объекта, лишающая его возможности многократного наблюдения и привыкания.
Иной этнос или необычная природа, среди которого и в окружении которой человек живет, перестают быть экзотическими. Отсюда ясно, что условием восприятия явления как экзотического является поверхностное в точном смысле слова, то есть внешнее с ним знакомство.
Семантика экзотики:
1) эстетическое восприятие предмета,
2) любование им.
В силу вышесказанного сегодня (впрочем, начиная еще с соц-арта) экзотическим вслед за Гитлером и нацизмом становится Сталин и его время, а затем Брежнев и его время — вслед за утечкой информации о реальном содержании тоталитарного режима.
Итак, оппозиция «наш — не наш» может формировать то, что отвергает экзотику, а может и сочетаться с ее наличием.
И если вернуться к изображению нацизма в кино, эстетическое поглотило этическое — палачи и убийцы перестали восприниматься как «не наши», став объектом любования, а затем и подражания.
Инструментом преобразования в экзотическое является мощный рычаг — позолота времени, преодолевающий оппозицию наше — не наше.
И «наши», отодвинувшиеся в глубь времен, также становятся экзотикой. Так сегодня советское время становится экзотично-привлекательным, как время Александра Невского, в котором стерты в сегодняшней российской государственной пропаганде малопривлекательные денотаты.
1
Я не собиралась остаться в рамках литературы 1930-х годов, но убедилась в который раз, что любое изучение явлений советского времени приходится начинать с хотя бы кратчайшего экскурса в жизнь Российской империи, непосредственно предваряющую Февраль и Октябрь 1917 года.
Иноверцы и инородцы в Российской империи по-разному, но были материалом для экзотического восприятия. Вопрос конфессий; язычничество.
Но главным резервуаром экзотики была Америка с ее индейцами («Монтигомо Ястребиный Коготь»), Майн-Ридом и проч., острова Океании с папуасами, Африка (попадавшая в стихи для детей) и Австралия с необычными животными и растениями. «Я лично еще захватил то время, — писал М. Пришвин, родившийся в 1873 году, — когда гимназисты под влиянием чтения романов Густава Эмара пытались бежать из гимназий к индейцам в Америку».
Важна роль путешественников в русской культуре.
Экзотикой стала также тюрьма — в дотошном описании Достоевского, Чехова и Дорошевича. Соблюдался даже и признак удаленности — особенно в книгах двух авторов о Сахалине.
2
В послеоктябрьской России экзотика в литературе подвергается давлению и разрушению.
Идея интернационализма, объединения «пролетариев всех стран» произвела радикальную перегруппировку своего, обыденного, и экзотического. Стала интенсивно формироваться новая чужесть, дополнявшаяся новой инакостью.
Чужим, а вслед за тем инаким для русского становится русский, оказавшийся по ту сторону линии фронта братоубийственной войны.
В то же время большевистская пропаганда времени Гражданской войны и первых советских лет стремится сгладить этнические и культурные различия, сгладить этническую экзотику, настаивая на приоритете пролетарского братства.
Своим, теряющим экзотику, становился представитель любой российской малой народности — во-первых, как недавно угнетаемый русской имперской нацией, во-вторых, как приравненный к представителю колонизованной нации, борющейся за независимость и соответственно сближенной в этом качестве с русским пролетарием.
Неведомая и далекая Гренада становится экзотичной исключительно по звучанию именования, по сути же — близкой и нашей.
В литературе первой половины 20-х вытягивается такая цепь противопоставлений:
1. Иностранное (чужое, плохое) — наше, здешнее, сегодняшнее.
2. Иностранное — русское (сегодняшнее, относящееся к революционной России).
3. Иностранец (буржуй) сливается с прежним русским (белогвардеец, офицер, золотопогонник, эмигрант).
Чистота, аккуратность, красивый костюм теперь педалируются как общее с иностранцем и неприятное.
Пособие по новому взгляду — «Дитё» Вс. Иванова, рассказ, прекрасно описанный А. Флакером.
«Хрисьянский» младенец противопоставлен и русскому отцу-буржую, и этнически чужому киргизскому ребенку («сволочь желторотая»).
Это будет разрабатываться и позже.
В повести Р. Фраермана «Никичен» (1933) из жизни эвенков есть такой диалог:
«Девочка спросила:
— Кто они, эти гости, пришедшие с вами на оленях?
— Красные, — ответил Олешек.
— Они белые, — упрямо сказала Никичен, вспомнив парусиновые штаны русских.
— Они называют себя красные, что значит по-ихнему белые люди. Они прогнали с приисков солдат и хозяев и теперь воюют с японцами» (с. 15).
Идет преобразование привычных этнических оппозиций.
4. Русское (как дореволюционное, сомнительное, тяготеющее к знаку минус) — нерусское (интернациональное, сегодняшнее) как ценное и в конечном счете наше:
Есть в революции российской
Волнующий нерусский стиль —
Пехота, золотая пыль,
И знамени язык фригийский.
Или:
И странно чужд в дворцовом зале белом
Нерусский председателя акцент.
О, эти люди, твердые как камень.
……………………………………..
Их будут чтить веками и веками…
Возможно, именно на этом фоне — взрыв интереса к переводной литературе вплоть до камуфляжа отечественных приключенческих произведений под переводные. Переводное — одновременно притягивающее и отталкивающее.
А. Лежнев в статье «О приключенческой литературе и новых писателях»[423] писал: «Бытовизм уже порождает реакцию против себя. Эта реакция — приключенческо-авантюрная литература. Она не преодолевает бытовизм, как это делает роман, вырастающий из бытовизма и перерастающий его. Она отметает его, она с ним не считается. Она создана не сегодня. Но до вчерашнего дня она ютилась на задворках, она шла стороной, она была неравноправным членом литературной семьи. Теперь же она получила все права гражданства. Наша приключенческая литература еще очень отстала от иностранной. Русские иностранные романы и повести скучнее заграничных и сделаны грубее. Русский читатель читает охотнее Берроуза и Бенуа, чем И. Гончарова и А. Толстого. Но в самом том факте, что А. Толстой пишет приключенческие романы, сказалась огромная победа авантюрного романа, переставшего быть низкой, „бульварной“ литературой» (с. 123) — это победа установки на экзотику.
3
