Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

Возле дома Фурно грузит в повозку винный пресс. Папá с красным лицом грозит ему пальцем.

– Он не имеет права это брать! – Я выбегаю во двор.

Фурно забрасывает веревку через повозку, перевязывая груз – корзины, корзинные прессы, бочки и винные бутылки.

– Я думал, что вы джентльмен, – говорит папá.

– Почему я должен страдать? – Фурно показывает на меня. – Это она все разрушила.

– Я уверен, что вы просто неправильно ее поняли, – говорит папá. – Она бывает резкой, вот и все. Это недоразумение.

– Никакого недоразумения нет. – Приподняв юбку, я иду через двор. – Но оборудование следует поделить пополам как минимум.

Фурно залезает на козлы.

– Оборудование поедет со мной, salope[11].

Его оскорбление бьет меня по лицу словно пощечина.

Нахлестывая лошадей вожжами, он уезжает, подняв облако пыли.

– Туда ему и дорога. – Папá обнимает меня за плечи и ведет в дом. – Это занятие было обречено у вас с Франсуа с самого начала. – Он открывает передо мной дверь. – Сейчас надо просто оставить все позади и поскорее забыть.

Онемев, я подсчитываю, сколько у меня уйдет времени и сил на замену оборудования.

– Мне нужно занять как минимум восемьдесят тысяч франков, чтобы заменить то, что увез Фурно.

– Ты что, серьезно? – Папá фыркает от возмущения. – Ни у кого нет таких денег. Особенно у меня, потому что Наполеон заказал еще пятьсот тысяч мундиров, но пока не заплатил за предыдущие. А если я не выполню заказ, он посадит меня в тюрьму за измену. – Он понижает голос, и запах страха просачивается мне в ноздри. – Наполеону всегда требуется что-то огромное. Что-то устрашающее.

– Что это, папá?

С веранды слышится голос маман.

– Вы идете? Чай остывает.

Папá берет меня за руку, и мы присоединяемся к маман и Ментине, хотя у меня нет никаких причин для праздника. Папá обнимает Ментину и целует маман в щеку, когда она приказывает новой девушке-служанке наливать чай.

– Я сказала Ментине, что никогда не подаю к столу пирожные, только когда ты здесь. – Маман передает мне трехъярусный поднос с моими любимыми лакомствами. – Тебе нужно было пригласить на чай месье Фурно. – Звездочка, наклеенная возле ее губ, падает на стол, обнажив свежий прыщ.

– Мы с ним разделились. – Я откусываю половину мадленки.

– Какая жалость. Он был без ума от тебя, – говорит маман и, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губам.

Я прижимаю руку к пылающей щеке.

– Теперь я буду управлять винодельней сама и переименую ее во «Вдова Клико-Понсарден».

– Ой, столько сюрпризов, – говорит маман. – Но почему «вдова»? А если ты снова выйдешь замуж? Зачем вешать на себя табличку «вдова»?

– Я хочу, чтобы было ясно с первого взгляда, чье это шампанское, – поясняю я. – За десять лет у нас уже было три названия: Клико-Мюирон, Клико и Сын, Клико-Фурно.

– А Филипп согласен? – Маман поднимает брови.

– Он не хочет даже слышать о новой компании. – Я протягиваю поднос с пирожными Ментине, но она берет только птифур. – А теперь Фурно забрал мое оборудование. Мне нужно где-то занять деньги. – Пытаясь подсластить горечь на языке, я выбираю «Тысячу листов» и лишь потом вспоминаю, что этот торт теперь называется «Наполеон». И с удовольствием откусываю ему голову.

– Я уже сказал ей, что не могу дать сейчас денег, – говорит папá. – Сейчас и так все висит на волоске.

Но маман глядит на крошечные пузырьки шампанского в бокале, и ее мысли витают где-то далеко. Ничего необычного, ведь ее никогда не интересовали мои дела. Ее равнодушие лишь подчеркивает, как я одинока. Фурно уехал, а Луи сейчас в другом конце Европы. И я снова вонзаю зубы в воображаемого Наполеона.

32

Клин клином вышибают

Лизетта наклоняется над сундуком и аккуратно раскладывает по его углам свою одежду. На этот раз она попросила отпуск на месяц, чтобы помочь кузену устроиться в Англии. По ее словам, семья кузена наконец-то будет чувствовать себя в безопасности впервые за десять лет. За это время он переезжал из Франции в Верону, потом в герцогство Брауншвейгское, Курляндию, Пруссию и Россию, пытаясь спастись от Наполеона.

– Может, вы подождете, когда сюда вернется Луи? – спрашиваю я.

– А вы что-нибудь слышали от него?

– Нет, – отвечаю я и думаю про себя, что он, возможно, уехал домой в Германию.

– Я вернусь к началу уборки урожая. – Лизетта с силой прижимает одежду, чтобы побольше уместилось. Она упаковывает весь свой гардероб.

Как я могу отказать ей? Конечно, она хочет помогать своей семье. Но мне будет ужасно ее не хватать. А если на этот раз она вообще не вернется? Для меня Лизетта – это моя семья, и я надеюсь, что это взаимно; она ближе мне, чем маман.

– Давайте утром я схожу на почтамт вместо вас, – предлагаю я. – Мне полезно прогуляться.

– Вы мне очень поможете этим, – отвечает она. – Дилижанс отправляется завтра в семь, а мне еще нужно передать дела новой девушке.

Она протягивает мне носовой платок, наполненный сушеной лавандой, и я выхожу из дома. Зловонный воздух Реймса не идет ни в какое сравнение с ландшафтами Шампани в Бузи: тут и вонь ночных горшков, которые выливают прямо на улицу, и конский навоз на дорогах, тут и трубы изрыгают густой желтый дым, и едкие испарения кожевенных мастерских. Лавандовое саше не убирает запахи, но хотя бы немного их фильтрует.

На почтамте почтмейстер выкладывает передо мной бандероли, с интересом разглядывая каждую. Я хватаю их.

– Благодарю вас, месье Ламон. Я сама разберусь с ними.

Я иду домой, и острый мысок моего башмачка застревает между булыжниками. Я с разбегу теряю равновесие и падаю на углу нашей улицы. Поднимаюсь и вижу, как чуть поодаль папá вручает Лизетте толстый конверт. Они тихо говорят о чем-то. Их головы почти касаются друг друга. Что я вижу? Любовная интрижка между ними кажется мне немыслимой. Я иду к ним. Лизетта убирает конверт в свой плащ и уходит.

– Что это значит, папá?

– Барб-Николь, какой сюрприз, как я рад тебя видеть! – Он целует меня в обе щеки, но смотрит куда-то мимо моей головы. – Давай я провожу тебя домой.

Взяв меня под руку, он идет быстрым шагом с этой улицы и сворачивает не к дому, а в противоположную сторону. Мы проходим мимо кузницы, кузнец подковывает лошадь, пахнет разогретым железом. Крестьяне везут на рынок тележки с овощами. На углу орет мальчишка-газетчик: «Император Наполеон занял Мадрид и объявил себя командующим семидесятитысячной испанской армии».

Папá покупает газету и дает мальчишке франк.

– Вы намерены объяснить мне, что