Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

не способно выбить меня из колеи сильнее пары сантиметров голой кожи Перси. – Тебе сейчас отдыхать полагается. Зря я, что ли, тут для тебя стараюсь?

– Не спится. Надоело лежать в темноте. Если хочешь, я тебя сменю.

– Да не, надо и мне иногда дежурить.

– Можно я тогда с тобой посижу? – Он кладет было голову мне на плечо, но тут же снова садится прямо, не успею я толком отреагировать на прикосновение. – От тебя так и разит.

Я смеюсь, Перси шикает, показывая глазами в сторону Фелисити.

– Спасибо, дорогой.

По моим скромным подсчетам, в тесном душном трюме жара в несколько тысяч градусов. Мы скинули лохмотья и остались едва ли не в белье, и все равно я пропотел насквозь.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Перси.

– Уже лучше. Даже поужинал и нигде не наблевал, видишь, как здорово.

– Как челюсть, еще болит? – Перси обхватывает мое лицо рукой и наклоняет к лестнице, откуда как раз пробиваются лучи рассвета.

– Да ладно, били меня и посильнее. – Я улыбаюсь, но Перси не улыбается в ответ. Касается большим пальцем синяка.

– Хотел бы я как-то помочь.

– Не дави на синяк, вот и поможешь.

– Нет, с отцом.

– А. – Я опускаю взгляд. Сердце вдруг кажется огромным тяжелым булыжником. – Я бы сам себе хотел помочь.

– Как ты с ним дальше будешь?

А кстати, как? Я старался вообще не думать о будущем – о том, что ближайшие годы отец глаз с меня не спустит. И даже потом, когда я совсем приму у него дела, он все равно будет незримо присутствовать в моей жизни, как паутина в углу комнаты: я буду жить в его доме, спать в его кровати, сидеть за его столом – даже жену подберет мне он. Мысль о жене особенно выедает мне душу. Я всю жизнь буду одиноко слоняться по злачным кварталам наподобие Малберри-гарден в поисках продажной близости и тосковать по юноше с темными веснушками под глазами. Их видно даже сейчас, когда Перси наклоняет голову навстречу тусклому лунному свету.

– Полагаю, стану учиться управлять имением. Постараюсь не подставлять лицо. – Я запускаю пальцы в волосы и беспечно добавляю: – А там, может, как-нибудь загляну на чаек к моему итонскому знакомцу Синджону Уэстфоллу, вдруг он меня еще не забыл. – Я надеюсь вызвать у Перси улыбку, но он только морщит нос. – Чего это ты?

– А чего я?

– Чего морщишься?

– Да не морщусь я.

– Нет, я вспомнил про Синджона, и ты сморщился. Вот смотри, опять.

Перси трет руками глаза.

– Так хватит его поминать.

– Что бедняга Синджон тебе сделал? Вы даже не знакомы.

– Не скажи… Ты в красках живописал его во множестве посланий.

– Не так и много их было.

– По одному в неделю…

– Длилось-то все это меньше месяца.

– Нет, дольше. Куда дольше.

– Неправда.

– «Милый Перси, напротив меня в столовой сидел очаровательный юноша с ямочкой на подбородке». «Милый Перси, его зовут Синджон, и у него огромные голубые глаза. Право слово, я в них тону». «Милый Перси, сегодня в библиотеке голубоглазый Синджон положил мне руку на колено, и я едва не лишился чувств».

– Неправда, все было совсем не так! Первый шаг сделал я и, уж поверь, руку положил ему совсем не на колено. Чего размениваться на колени, если у него есть много, много других…

– Замолчи, прошу тебя.

У него на лице написана неподдельная горечь: все мышцы стянуты, в глазах боль.

– Что такое?

– Ничего.

– Нет, я вижу, что-то не так. Скажи что.

– Нечего рассказывать!

– Не отстану, пока не расскажешь.

– Как думаешь, долго нам еще плыть до Франции?

– Более жалкой попытки сменить тему свет не видел.

– Я должен был попытаться.

– Тебе не удалось.

– Тебе идет такая прическа.

– Уже лучше; жаль, неправда.

– Нет, тебе правда идут длинные лохматые волосы.

– Длинные и лохматые… Ты мастер на комплименты.

– Просто легкая потрепанность тебе к лицу.

– Ты уходишь от вопроса. – Перси тяжело вздыхает, я тыкаю носом ему в плечо. – Давай рассказывай.

– Хорошо. – Он трет виски и как-то смущенно улыбается. – Твои письма меня… довели до отчаяния.

Я ждал совсем другого. «Надоел уже со своим Синджоном». «Хватит сопли разводить». «Монти, поумерь свои эпитеты, столько оттенков синевы ни в одни огромные мечтательные глаза не влезет». Но этого я не ждал.

– Чего?

– Они свели меня с ума. Половину я даже прочесть не смог, сразу бросил в камин.

– Не настолько они были мерзкие!

– О, поверь, настолько. Ты будто помешался на нем.

– Если и помешался, тебе-то что?

– Ты правда не понимаешь? – Перси кидает на меня быстрый взгляд, будто слова вырвались сами и он не знает, как я отреагирую, и тут же отводит глаза. Его шею медленно заливает краска, и он чешет загривок, будто румянец можно соскрести. Когда Перси снова открывает рот, его голос тих и полон изумленного благоговения, будто мы в церкви. – Только не говори, что ты до сих пор не понял.

Мое сердце совершает кульбит и бьется куда-то в горло, мешая дышать. Я отчаянно удерживаю в себе глупую надежду, не давая ей прорваться наружу и заполнить наше молчание, но она все равно течет, как вода по ущелью, которое за годы высекла в моем сердце.

– Я не… не смею понять.

– Я же поцеловал тебя в филармонии.

– Это я тебя поцеловал.

– Ты был пьян!

– Ты тоже. Кстати, ты меня оттолкнул.

– Ты сказал, что для тебя это просто поцелуй. Потому и оттолкнул.

Мы встречаемся взглядами, и губы Перси сами, будто против его воли, разъезжаются в улыбку. Я тоже улыбаюсь, и Перси улыбается шире, и нас как будто засасывает в бесконечную битву дурацких улыбок. И я совсем не возражаю.

– А о чем мы спорим? – спрашиваю я.

– Не знаю.

От сердца по телу идет сладкая дрожь, лихорадочный трепет, будто птица бьет крыльями, садясь на воду, и круги от ее крыльев расходятся до кончиков моих пальцев. А вдруг… а вдруг… а вдруг… Меня внезапно захлестывает прилив храбрости – еще бы, вдруг сейчас получится привязать к страху, одиночеству и многолетней несчастной любви камни и утопить их в море? Сделав глубокий вдох, я признаюсь:

– Для меня это был не… не просто поцелуй. Надо было сразу сказать. Но я был дурак и испугался. Тот вечер много для меня значил… и значит.

Перси долго молча смотрит в темноту, и я, едва дыша, жду его ответа. В конце концов он ничего не говорит – молча кладет руку мне на колено. Через все тело проходит ток удовольствия – как бывает, когда только вонзаешь зубы в спелый сочный фрукт.

Оказывается, класть руки на колени тоже ничего себе.

Я накрываю его ладонь своей, сплетая наши пальцы. Сердце Перси так колотится, что я чувствую его пульс каждой точкой, где его кожа касается моей. Или, может, это стучит мое собственное сердце. Или оба в унисон. Перси смотрит на наши соединенные руки и прерывисто вздыхает, так что дрожат плечи.

– Я не собираюсь подставлять губы каждый раз, когда ты напьешься, загрустишь и затоскуешь по голубоглазому