Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

– Не знаю.

– Лжете. Откройте ее. – Она тянется к шкатулке, и, когда ее пальцы почти на ней смыкаются, я понимаю, что слишком спешил перепрятать ключ и не защелкнул замок. Потайное отделение вываливается у нее из рук и летит на пол. Видно, что в нем ничего нет.

Мы застываем, будто между нами бросили петарду. Потом Элена спрашивает:

– Где?

Я сглатываю. Врать уже бесполезно, но я из последних сил разыгрываю невежество:

– О чем вы?

– Где ключ? Где проклятый ключ? – Она швыряет шкатулку в стену, та со стуком отскакивает. Я съеживаюсь. – Что вы с ним сделали?

– Ничего!

– Тогда где он? – Она пытается залезть мне в карман, я уклоняюсь. – Отдайте!

– С дороги!

Я пробираюсь к двери, но Элена успевает меня толкнуть. Я спотыкаюсь о край стула и оседаю на пол так резко, что стучат зубы. Элена перерывает залежи на столе, сбрасывая на пол листы бумаги, чернильницы и перья. После стола приходит очередь шкафчика: она распахивает его с такой силой, что он подпрыгивает на ножках. Я не собираюсь ждать, пока она сообразит, что ключ действительно у меня. Подхватив футляр со скрипкой, я с трудом поднимаюсь на ноги и направляюсь к коридору.

– Ни с места! – рычит Элена, но я не считаю нужным подчиняться.

Не знаю, куда бежать: это, в конце концов, ее дом, – но хорошо бы для начала оказаться с ней по разные стороны запертой двери. Обежав стул, я бросаюсь к выходу.

– Я сказала: ни с места! – Она хватает меня за локоть, дергает на себя и всаживает в плечо кулак. Руку щиплет, как от укола.

Осмотрев плечо, я понимаю: и правда, она меня уколола. Не ножом, для него эта штука слишком толстая, а для обычной иглы – слишком большая; эта черная и матовая, как обсидиан… Вернее, обсидиановая чернота понемногу переливается внутрь меня, оставляя за собой прозрачное стекло.

– Что вы со мной сделали? – Я пытаюсь выдрать нечто из плеча, но Элена чертовски крепко меня держит и вдавливает штуковину только глубже. Мышцу сотрясает судорога, на коже взбухает теплый пузырь крови.

С минуту мы перетягиваем иглу. Силы Элены, кажется, все прибывают: игла покидает мое плечо лишь тогда, когда она ее выдергивает. Я врезаюсь спиной в стол. Он скрипит.

– Что это за штука?

Элена не отвечает. Я изворачиваюсь, пытаясь получше разглядеть рану. Это оказывается лишь тоненький порез. Крови почти нет, хотя, право слово, я чувствовал, как игла вошла до самой кости. От простого удара ножом, кажется, было бы куда больше толку.

Элена больше не пытается меня удержать, и я снова направляюсь к двери, но тело будто не понимает, чего я от него хочу. Футляр со скрипкой выпадает из рук, я тянусь за ним, сильно промахиваюсь и по инерции врезаюсь в стул. Раздается грохот, и вдруг я, скрипка и стул оказываемся распростерты на полу. Я снова тянусь к футляру всеми душевными силами, но руки почти не слушаются. Пытаюсь встать: с ногами то же самое.

Мир принимается мерцать, будто вокруг бушует пожар, время гнется и тянется. Признаться, чувство мне знакомо, я не раз до него допивался, но на этот раз мне совсем не весело. Невесело было и раньше, но тогда я хотя бы понимал, за что мне это. А сейчас безумная женщина уколола меня какой-то отравленной иглой, и теперь яд из нее правит моим телом и запрещает ему делать свою работу.

На меня вдруг садится Элена с призрачным и страшным лицом. Свет камина падает ей на скулы, будто она горит. Она принимается ощупывать мою одежду в поисках ключа: видно, уверилась, что он у меня в кармане.

– Хватит, – с трудом выговариваю я.

– О, прости, дорогой. – Она гладит меня по щеке, и по телу будто пробегает разряд тока. – Ты давно должен быть без сознания.

Горло напрочь перехватывает, поле зрения сужается в тонкую черную линию.

– Какого черта! – рычит Элена, отвешивает мне пощечину, и сознание резко возвращается. От удара мир видно будто сквозь треснутое стекло. Склонившееся надо мной лицо троится. – Давай, просыпайся. Скажи, где ключ.

– Вы… его украли, – бормочу я.

– Нет, это ты его украл. Он мой по праву, он принадлежит моей семье. И я намерена сделать все, чтобы спасти отца. Так где ключ? – Я молчу. Элена ударяет меня снова, так сильно, что голова мотается на шее. – Скажи. Где?.. – Я не могу закрыться руками или ударить в ответ. В голове вдруг раздается голос отца: «Убери руки!» – и я уже не понимаю, правда ли я в Испании или вернулся в один из множества дней, когда меня били и запрещали закрываться. Новый удар. – Где он?

Вставай. Хватит ныть. Опусти руки. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

– Может, он у твоей миленькой сестрички? – Элена обхватывает ладонями мое лицо и заставляет смотреть на нее. Мой взгляд то фокусируется, то плывет. – Может, она взяла? Она тут бродила, что-то вынюхивала. Следом за нее возьмусь.

Она слезает с меня, поднимается на ноги и идет к двери, по дороге наступив каблуком туфли на подол платья. Когда она уже тянется к дверной ручке, дверь вдруг распахивается, и Элена отшатывается назад. Сперва мне кажется, что дверь ударила ей по лбу. Потом раздается звон, Элена камнем падает вниз и оседает на пол бесформенной кучей. На пороге стоит Перси, все еще сжимая в руках медную грелку для постели, которой и приголубил Элену.

– Ох, Монти…

Снова звон: грелка летит в сторону, Перси опускается рядом со мной на колени.

Я напрочь перестаю что-либо понимать. Перси пытается меня растолкать, я слышу, как он зовет Фелисити, и все мои силы уходят на то, чтобы не потерять сознание.

– Монти, ты меня слышишь? Монти!

Я поворачиваю голову набок, и меня выворачивает. Каждый вдох дается мне с трудом: то ли я захлебываюсь собственной рвотой, то ли дыхание – удел живых, а я уже потихоньку начал умирать.

Перси резко усаживает меня, я судорожно закашливаюсь. Он бьет меня по спине, и я вдруг снова начинаю дышать.

– Не спи, – повторяет Перси, – не спи, не спи… – И вдруг мне слышится: «Живи».

Генри, черт тебя дери, опусти руки!

В следующее мгновение я лежу на боку на горячей липкой брусчатке. Или, может, горячий и липкий я сам; кожа вся влажная, как будто я только что плавал. А вот голова лежит на чем-то мягком – на коленях у Перси. Я лежу у Перси на коленях, он положил руку мне на лоб и гладит меня по волосам. И, самое обидное, мне так плохо, что я даже как следует насладиться его прикосновениями не могу.

– Приходит в себя, – раздается голос Фелисити. – Монти, ты меня слышишь?

Желудок делает кульбит, и я понимаю, чтό вот-вот случится. Я срываюсь с